Это удовольствие от письма, это мастерство повествования, эти возможности поразмышлять о себе — почему же Маргарита от них отказалась в самой середине своей биографии, едва дойдя до начала 1582 г., притом что в ритме рассказа не чувствуется никакой усталости, притом что мемуаристка начала готовить читателя к описанию невзгод, ждавших ее во Франции (представив приглашение со стороны короля как «прекрасный случай, чтобы сделать меня несчастной, чего он и добивался»), притом, что следующий год был для нее сравнительно счастливым (за исключением споров, связанных с Фоссез), судя по ее письмам? Историки XIX в. на этот вопрос дали ответ нелепый, но ставший общим местом: королева якобы отказалась от мысли писать дальше, устыдившись низостей, какие ей предстояло поведать о себе[479]… Это утверждение крайне абсурдно. Во-первых, это противоречит законам мемуарного жанра: в ту эпоху о своей любовной жизни не писали, так что Маргарита либо просто умолчала бы о Шанваллоне и д'Обиаке, как и об остальных, либо, как о Бюсси, написала бы о них только хорошее. Но, главное, говорить так — значит совершенно не понимать ее характер: она была до такой степени уверена, что все делает правильно, она при всех обстоятельствах проявляла такой апломб, что даже представить ее устыдившейся трудно. И чего она должна была стыдиться? Что не скрывала свою любовь? Да Маргарита гордилась этим. Что она стала объектом бесчестной сделки между братом и мужем? Не ей было за это краснеть. Что с ней обращались, как с брошенной королевой? Это оправдывает ее поведение в Ажене и позже… к тому же мемуаристка была слишком упорной, чтобы бросить начинание, лично для нее очень много значившее. Наконец, она слишком любила писать, а в Юссоне у нее было слишком много времени, чтобы не довести дело до конца. Ей оставалось рассказать еще многое, что, не сомневаемся, она изложила бы в выгодном для себя свете.
Вторая гипотеза, намного более правдоподобная, — исчезновение текста. Существует мнение, что «Мемуары» продолжались как минимум до пребывания в Юссоне, но их окончание пропало; такое предположение объясняет три лакуны в тексте — возможно, рукопись, взятая за основу для первого издания, была найдена в плохом состоянии, в ней не хватало страниц. Анналисты XIX в. не преминули поискать их, но безуспешно. Сегодня надежда найти вторую часть «Мемуаров» королевы крайне слаба, хотя не исключено, что в будущем ее обнаружат. Третья гипотеза, к которой тоже часто прибегают, — цензура. Мол, над рукописью поработали ножницы, и она лишилась последних частей из-за смутной атмосферы первых лет XVII в. и хорошо известного вмешательства Ришелье в тогдашние публикации. Остается выяснить, что в рассказе Маргариты могло смутить власть тех времен, — а мы, вероятно, никогда этого не узнаем, если текст действительно постигла такая судьба… Тем не менее в нужном месте мы зададимся вопросом о возможных мотивациях современников королевы, переживших ее, и о том, насколько они были заинтересованы, чтобы окончание ее произведения исчезло.
В любом случае прекращение «Мемуаров» лишает нас достаточно важных исторических данных, в частности, обо всех переговорах, какие повлекло за собой оскорбление, нанесенное ей летом 1583 г., и о бурном аженском периоде жизни героини. Оно лишает нас и сведений, существенных для изучения жизни королевы в замке Карла и в первые годы, проведенные в Юссоне. Наконец, дальнейший текст позволил бы узнать, какую роль его написание сыграло в постепенной инверсии мужского и женского начал, какую Маргарита претерпела на рубеже веков. Ведь в той части ее произведения, которой мы располагаем, странная система самоидентификации, присущая королеве, еще вполне сохраняется, как мы не раз имели повод отметить. Всего один раз мы обнаруживаем, что Маргарита идентифицирует себя как женщину, — когда, упоминая желание Екатерины расторгнуть ее брак сразу после Варфоломеевской ночи, она сравнивает себя с той римлянкой, которая не могла судить, похож ее супруг на других или нет. Это исключение примечательно, как примечательна и единственная капитуляция, которой на ровном месте добился от нее король Наваррский в 1582 г. в отношении Фоссез. Очевидно, это ему и только ему изредка удавалось затормозить действие механизма искаженной самоидентификации. Только он один ставил ее в положение женщины, но это всегда было и положение побежденной, потому что только он один брал над ней верх, а теперь один он [из ее противников] остался в живых, и только от него зависело, станет ли Маргарита снова королевой.
