— Ешь, ешь, — подкладывала Олёна в Ванину тарелку кусочки повкуснее с большого серебряного блюда.
Ваня был не голоден. Грыз понемногу пропечённое, с корочкой, лебединое крыло и терпеливо дожидался, когда взрослые отпустят его из-за стола и можно будет уйти к себе.
По мере того как опустошались чары, братины, кувшины с мёдом, бочонки с винами, разговор становился шумней, непринуждённей. Однако присутствие на пиру строгого монаха сдерживало вольные языки, и одна общая забота, ради которой и собрались здесь высокие бояре, посадники, тысяцкие, богатые житьи люди, оставалась не высказанной до поры.
Капитолина раскраснелась, вытерла лоб белым платочком.
— Ай да мёд!{7} — похвалил сидящий напротив посадник Василий Казимер. — Кроме как у Марфы Ивановны, нет такого нигде. Капа, выдай секрет!
Капитолина отмахнулась от знатного дядюшки, младшего отцова брата:
— Это Олёнка знат, я не любительница, — и слегка отвернулась, будто не замечая, как проворный прислужник вновь наполнил её опустевшую чару.
Василий, хохотнув, подмигнул Олёне. Та вспыхнула и затараторила, скрывая смущение:
— И секрета нет никакого. Вели мёд простой разлить в малые бочонки и патокой его подсыть. Мускат с гвоздикой надобно растереть мелко-мелко, но не сыпать сразу в бочонки, а в мешочки ссыпать. Мешочки лучше полотняные. И в бочонки их опустить, и закрыть плотно-плотно, чтобы дух не уходил. И неделю в клети пусть постоят. И всё. А секрета нет никакого.
Она перевела дух и обнаружила, что её никто не слушает. Капитолина пробовала вилкой на спелость большой дымящийся кусок пирога с визигой. Василий переговаривался с кем-то за соседним столом.
— Я тоже мёду хочу, — сказал Ваня.
— Ещё чего, — запретила мать. — Морс вон для тебя, его и пей. Мал ещё.
Ваня насупился.
Фёдор Борецкий, весело взглянув на него, сказал громко:
— Знать, не мал уже, коль на пиру сидит.
— Великого князя в его годы оженить успели[22], — поддержал Василий Казимер.
Марфа Ивановна нахмурилась:
— То, Василий Александрыч, не наши заботы. Пусть живут как хотят, Бог им судья.
— Не судите, да не судимы будете, — кивнул Иван Лукинич, косясь на неулыбчивого монаха. Тот молчал, явно чувствуя себя лишним на этом шумном собрании, присутствовать на котором принуждала досадная необходимость. Ел мало, к напиткам же и вовсе не притрагивался.
— Оно так, — подал голос Иван Иванович Лошинский, старший Марфин брат, владеющий вотчинами в Шелонской пятине и мучительно завидующий куда большему богатству сестры. — Мы в московские дела не мешаемся, но и в наш монастырь со своим уставом не лезь!
Говорить о неизбежном размирии с Москвой избегали, и скрипучая старческая угроза Лошинского неловко повисла в воздухе. Марфа Ивановна сделала знак, и слуги понесли новые блюда: баранину запечённую, заливных поросят, пряную солонину с чесноком, заячьи печень и мозги в латках, гусиные потроха, вяленых кур, гнутых налимов. Появились бочонки с пивом, ещё меды. За дальними столами, где сидела преимущественно боярская молодёжь, пробили бочонок со сладким греческим вином. Пили не разбавляя.
Онтонина, невестка Марфы Ивановны, с выдающимся вперёд узким подбородком, портившим её и без того некрасивое лицо, встревоженно поглядывала на Фёдора. Тот, осушив кружку одним махом, сидел подбоченясь, расстегнув ворот. Душа требовала удали, размаха, уважения к себе. Начал было расписывать достоинства новой пары кречетов, доставленных по личному заказу из Заволочья, но ответных восторгов не дождался, тема была несвоевременна и продолжения не имела. Недавние товарищи по охотничьей забаве что-то серьёзно обсуждали с братом Дмитрием. Даже вино им впрок не шло.
Наступила минута общего затишья, какая бывает обычно перед очередной здравицей. Степенной тысяцкий Василий Есипович крякнул и собрался уже встать, чтобы провозгласить хвалу хозяйке, но Фёдор опередил.
— Дивную волчицу затравили мы вчерашнего дня, — похвалился он, к всеобщему изумлению. — Шерсть — во! — Он развёл большой и средний пальцы правой руки и потряс ими. — Прямо медвежья.
Все молча смотрели на него. Фёдор наконец сам почувствовал, что встрял некстати, заозирался, ища поддержки, и наткнулся взглядом на Ваню.
