Как только высвободил я руки, первым делом хвать эту гранату. Одна беда — Цуруль нам про них ничего не рассказывал, а из кино я только про кольцо помню. Кольцо есть, но там и еще какие-то штучки присутствуют. Стал разбираться, а тут возвращается Цуруль. Я это заметил, только когда он своими клешнями мне руки с гранатой сдавил и заорал:
— Николаев, мать твою, нас чуть не подорвали!
Я вырываюсь, а никак. Сдавил как тисками, спортсмен чертов. Прибегает Николаев, бледный, визжит. Я тоже всех матерю, брыкаюсь.
— Хватай урода за ремень и давай к люку! — командует дальше Цуруль. — И скажи, чтоб пилотам передали: десантирование будет, прямо сейчас!
Так они и сделали. Как я ни рвался, Цуруль не выпустил и дотащили меня. А там открыто, ветер хлещет, земля далеко. Они сперва заставили солдат, те прибежали тоже их какими-то проводами привязать, а потом меня к самому краю подтащили. И Цуруль сказал:
— Раз, два, три!
Вытолкнули меня. А я и не сопротивлялся, чтоб ловчее было. Как отпустил меня Цуруль, так я им гранату прямо в дверь и зашвырнул. Лечу вниз, смеюсь, сам себя не слышу. А потом посмотрел — летит самолет. Не взорвалась граната моя. Ни фига офицеры в гранатах не разбираются.
Ну, и как перестал я смеяться, задумался, само собой, что дальше делать. Ветер свистит, меня болтает-переворачивает, где-то в животе и вокруг все посасывает и тошнит даже. Хоть и не обедал. А земля прямо подо мной, и я к ней лечу, быстро лечу. Красиво, конечно, но и нехорошо мне, не полюбуешься. Внизу горы, скалы, камни, кусты, если из самолета падать — на заросшую помойку похоже, еще речка течет, как ручеек. Только увеличивается все очень быстро.
В общем, так помирать страшно. Пробовал я глаза закрывать, а то их еще и ветром режет, но ощущение — как когда недопьешь, и спать ляжешь, муторно очень. Ну и пока пробовал — упал. Сперва на дерево — треск пошел, как будто оно упало, потом по склону, по траве, на хребтине проехал, ногу одну вывернуло куда-то назад, потом кувыркнуло со склона — и река внизу. Опять на склон, опять кувыркнуло, и головой бьет, и задницей, а руки-ноги уж и не знал, все ли со мной кувыркаются. Но, правда, до реки не докатился, а то боялся, что утону.
Но вот остановился, в кустах застрял. Лежу как-то кверху и лицом и спиной одновременно, все болит — а мне хорошо так. Удобно. И даже все равно, выживу я или помру, целиком я тут или частями. Вот так сознание и теряют. А потом меня пнули ногой, и все это сразу прошло. Сразу не все равно стало и что больно, и что со мной случилось, и что будет теперь. И я подумал, что сознание — не такая прекрасная вещь, чтобы за него держаться. Но чтобы хорошо думать, нужны время и бутылка. А мне ничего не дали, привязали к ишаку, и в путь.
По дороге я то приходил в себя и рассматривал этих чудных ребят, что меня нашли, то опять сознание терял. Ребята одеты как бомжи, только все с оружием. Много оружия, даже ишак у них весь в оружии. Я догадался, что это душманы, хотел было сбежать, но, во-первых, у меня одна нога не пойму где и как болтается, только и проку что не чувствую как болит, а во-вторых, на ишаке одни гранаты да ракеты привязаны, а я их невзлюбил с того раза, не хотелось и пользоваться. Еще самовар, что ли, какой-то был привязан, я как раз на трубе лежал.
Между тем едем по таким тропинкам, что только трезвый и пройдет. И как я посмотрю вниз с горы на ту реку или, наоборот, вверх на гору, где я дерево сломал, так снова теряю сознание. Просил у них выпить, но они только заругались. Я, дурак, не понял тогда, в чем дело. Но как оказалось, водки в тех краях нет. То есть где армия стоит — там есть, конечно, но в горах, где душманы живут, — нету. Оттого душманы — народ очень жестокий и бессердечный, хотя и правильный.
Не знаю, долго ли мы ехали, но, видно, им надоело, что я то без сознания, то водки прошу, и они дали мне чем-то по голове. Тут уж я с полным оттягом отрубился. Так и доехали, а очнулся я уже в яме. Яма довольно широкая, но главное — глубокая, глубже могилы. И круглая, еще этим от могилы отличается, а так бы я подумал, что меня хоронят. Дали мне в яму воды в бутылке из-под «пепси-колы» и оставили там в покое. Правда, сапоги забрали и ремень. Но портянки оставили, а больше мне и не надо — ну куда там, в яме, ходить?
