- Твоя беда, Иван, - наша беда. И нет нам покоя, пока не возьмем его.
Неделю спустя в дом начальника баланцевского уголовного розыска майора Лобекидзе постучался гость. Точнее, позвонил по домофону. Гость оказался ростом чуть более полутора метров, сморщенное обезьянье личико обрамляли редеющие, седые, слегка курчавящиеся волосы, зато глаза были удивительные - глубокие, живые, необыкновенно выразительные. Залоснившийся дешевый костюм неловко сидел на нем, выказывал приезжего из провинции куда более глубокой, нежели Баланцево, которое, что ни говори, а все-таки пригород столицы шестой части света. Выговор у гостя тоже был вовсе не столичным - смахивал на прибалтийский.
- Лобекидзе? Иван Зурабович? Вас легко узнать по фотографиям. У Татьяны Дмитриевны целая коллекция. Может, это и слабое утешение, но она, как мне кажется, любила вас. Мы с ней были друзья. Да вы не думайте, ничего такого. Просто положительный ответ на вопрос: "Верите ли вы в дружбу между мужчиной и женщиной?" С таким потрепанным персонажем, как я, возможны всяческие парадоксы.
- Послушайте, меньше всего меня занимает степень вашей близости. В чем, собственно, дело?
- Дело? 12 августа сего года Татьяна Дмитриевна умерла. Даже американская медицина оказалась бессильной. Увы, подчас и банальная язва убивает...
Майор стиснул челюсти, сглотнул. Потом с трудом выговорил:
- Проходите в дом, не знаю, как вас...
- Зовите просто - Михаил Иосифович... Фамилия Фрейман. Если вас интересует - вот мой паспорт, только там я Майкл, и довольно давно - с десяток лет.
Майор долго разглядывал документ, словно там могло содержаться что-то еще, кроме обычных сведений. Потом заговорил.
Даже не присаживаясь, не прерывая, застыв в скорбном недоумении, слушал его гость. Когда Лобекидзе умолк, осторожно проговорил:
- Бедный ребенок! Всего на две недели пережить мать! Вот и не верь после этого в судьбу. Я преклоняюсь перед вашей стойкостью. Мне известно от Татьяны Дмитриевны, что вы работали в милиции... Вы еще там?
- Да.
- Я совершенно уверен - убийце не уйти от правосудия. Еще раз примите мои глубокие соболезнования. Не стану более мешать. Помочь в вашем горе мне нечем. Но мы еще встретимся, необходимо оформить кое-какие бумаги. Пока что устроюсь в вашей гостинице.
- Еще не устроились?
- Нет, но, думаю, проблем не возникнет. По старой советской памяти знаю, что "зеленые" снимают все вопросы. Или сейчас что-то изменилось по сравнению с тем, как было десять лет назад?
- Это когда доллар у валютчиков шел по три рубля? Сейчас он в сорок раз дороже, во столько же раз возросла и любовь к нему. Вы, что ли, прямо с вокзала?
- Из аэропорта. Какие вещи! Все мое ношу с собой, - кивнул Фрейман на объемистый кейс. - Я ведь ненадолго. Вы знаете, просто не могу прийти в себя. Какое несчастье! Держитесь, вам необходима сейчас твердость духа. До свидания, мне пора. Дела, знаете ли. Точнее, некий замысел, проект... Но, я думаю, вам не до этого.
- Какая разница, - майор тяжело опустился в кресло. - Расскажите. Все что угодно, лишь бы не думать об этом. Мне иногда кажется, что я вот-вот сойду с ума...
- Ну, это сугубо деловой проект - перенести наше юридическое обслуживание, страховой и консультативный бизнес на вашу территорию. Видите, я все-таки уже американец. Надо бы сказать "на нашу", как-никак бывшая родина, да не выходит.
- А разве она бывает "бывшей"?
- Вы, конечно, правы, Иван Зурабович. Однако, нравится вам это или нет, но по темпу, ритму жизни и во многом другом Америка мне ближе. Я ощущаю с ней внутреннее сродство.
- Нравится, не нравится... Вы говорите, что думаете, это заслуживает уважения, во всяком случае.
- Спасибо, - Фрейман встал, деликатно протягивая руку, словно колеблясь, уместен ли этот жест сейчас.
Лобекидзе остановил его.
- Посидите еще, Майкл. Знаете, вы меня чрезвычайно обяжете, если вместо гостиницы остановитесь у меня. Тем более, что гостиницы вечно переполнены. Стеснить меня невозможно, об этом и говорить не приходится.
- Нет, Иван Зурабович, мне в гостинице удобнее. Я человек тертый, по свету помотался, привык к походной жизни.
