Версию о «немецком происхождении» манускрипта поддерживал и еще один ученый — старший друг и наставник Эрвина Панофского — Ричард Саломон (1884–1966), которого Панофский познакомил с копиями страниц загадочной книги. Более того, вероятно, именно он и высказал эту версию, а Панофский в итоге просто согласился с его доводами.
Ричард Георг Саломон родился в Германии, в Берлине, и окончил Берлинский университет. Предметом его исследований были история религии, история средневекового европейского права, история Византии. Саломон работал в Колониальном институте Гамбурга, во время своей преподавательской карьеры он познакомился с Эрвином Панофским, который был на восемь лет моложе его.
Когда в 1930-х годах в Германии пришли к власти нацисты, Саломон и Панофский были отправлены в отставку как «нежелательные элементы» из-за их еврейского происхождения и вскоре перебрались в Соединенные Штаты. С этого момента судьба обоих ученых была связана с американскими учебными заведениями и научными организациями. Известно, что оба они вели переписку с Этель Лилиан Войнич и Энн Нилл.
На этом мы ненадолго расстанемся с Эрвином Панофским (его взгляды относительно датировки манускрипта впоследствии изменились еще раз, и об этом мы тоже обязательно поговорим!). Пока обратимся к еще одной попытке определить, на каком языке «говорит» манускрипт. Правда, она уже признана исследователями неудачной. Но ведь неудачная — не значит не заслуживающая внимания, не так ли?
В 1943 году в США вышла работа, посвященная рукописи Войнича, автором которой был нью-йоркский юрист Джозеф Мартин Фили, — «Шифр Роджера Бэкона: найден верный ключ». Впоследствии противники его теории писали, что Фили, являясь профессиональным адвокатом, конечно, умел убедительно защищать свою точку зрения… А вот с научной методологией дела у него обстояли не слишком хорошо. Будучи криптологом-любителем, он никогда не видел манускрипт вживую: руководствовался только фотокопиями и известной работой Уильяма Ньюболда.
ОДИН ИЗ ИССЛЕДОВАТЕЛЕЙ МАНУСКРИПТА
К числу наиболее известных работ Эрвина Панофского, которого причисляют к основоположникам американской искусствоведческой школы ХХ века, относятся книги «Идея. К истории понятий в теории искусства прошлого», «История искусства как гуманистическая дисциплина», «Ренессанс и „ренессансы“ в искусстве Запада». Многие его труды издавались на русском языке. В сферу научных интересов Панофского входило изучение творчества Альбрехта Дюрера, в котором также содержится немало загадок.
Фили начал с того, что провел некое подобие «частотного анализа» нескольких работ Роджера Бэкона, написанных на латыни. В основном он пользовался текстом «Communia Naturalium» («Общая физика»). Исследователь определил, что буквы E, I, T, A, N, U и S в лексике Бэкона встречались наиболее часто.
Следующим шагом стала попытка провести аналогичный анализ текста манускрипта. Фили предполагал, что если автором являлся Бэкон, то знаки, чаще всего встречающиеся на страницах манускрипта, будут являться аналогами латинских букв, которые английский ученый-монах использовал чаще всего. Здесь Джозефа Фили ожидала первая сложность: если определить границы слов в манускрипте еще более или менее возможно (если принять за слова группы знаков, разделенные пробелами), то выделить отдельные знаки-буквы уже гораздо сложнее. Если вы присмотритесь к тексту манускрипта, то поймете почему: там очень много примеров того, что в пределах одного «слова» зачастую трудно определить, из скольких знаков оно состоит. Они часто как будто «перетекают» один в другой. Когда выше мы упоминали о проводившемся различными учеными частотном анализе текста манускрипта (в основном подобные исследования велись уже после 1960-х годов), речь шла в первую очередь именно о словах, о группах знаков, а не об отдельных знаках.
Таким образом, определить, сколько же символов использовал автор манускрипта и с какой частотой, Джозеф Фили не смог.
И он решил пойти другим путем.
* * *
…Юрист внимательно рассматривает копию 77–78 фолио манускрипта. Эти страницы тиражировались (и продолжают тиражироваться) чаще всего: с одной стороны, на них располагаются рисунки, которые многочисленные исследователи всегда считали наиболее простыми для интерпретации, с другой — попытка этих самых интерпретаций неизменно заводила ученых в тупик… Джозеф Фили привык руководствоваться в своей работе логикой, привык докапываться до истины, привык подводить прочную базу под все свои выводы и объяснения… Так неужели ему не покорится какая-то стопочка пергаментных листков? Он снова всматривается в странные рисунки.
