Sunday is gloomy, my hours are slumberless.
Dearest, the shadows I live with are numberless…
[30]Но бесконечная грусть, охватившая его вдруг, помешала ему продолжить.
— Возможно ли, что все это не имеет никакого смысла? — вздохнул он. — Детство, старость, смерть являются всего лишь вехами в пути по этому изменчивому и абсурдному миру… Но лучше не знать…
В это мгновение в голову Томасу пришла мысль, и он одним прыжком поднялся на ноги. «Нет… это невозможно, — сказал он себе, — однако я должен в этом убедиться!» Он бросил взгляд на часы и быстрым шагом пошел к зданиям из красного кирпича, принадлежащим Нью-Йоркскому университету.
Несколько минут спустя он оказался перед охранником в бежевой униформе. Тот казался озадаченным, но в конце концов сказал:
— Только потому, что это вы. Но обычно в это время библиотека закрыта.
— Спасибо, Уильям, за мной не пропадет!
— Это должно остаться между нами, поскольку правило на этот счет отчетливо гласит: после закрытия никто не должен оставаться внутри. Ни студент, ни бывший профессор, даже если он стал звездой экрана!
Когда Томас вошел в темные и безлюдные коридоры университетской библиотеки, охранник окликнул его:
— Профессор!
— Что такое?
— Разве вы еще не все их прочитали?
— О чем вы говорите? О книгах, которые здесь находятся?
Охранник в ответ лишь заговорщически улыбнулся, и Томас пошел дальше по направлению к залу средневековой истории, бросив на ходу:
— Нет, не все, Уильям, не все…
Через несколько мгновений Томас Харви разложил на круглом столе несколько произведений, посвященных жизни и творчеству Роджера Бэкона. При свете одних лишь дежурных ламп — он практически уткнулся носом в книгу — его глаза быстро перебегали с одной страницы на другую. Было около двух часов ночи, когда он обнаружил следующий отрывок:
«Единственная фраза, написанная рукой Роджера Бэкона в 1240 году, верно резюмировала то, чем была его жизнь: Praelati enim et fratres, me jejunio maceran tes, tuto custodiebant nec aliquem ad me venire voluerunt, veriti ne scripta mea aliis quam summon pontifici et sibi ipsis pervenient.[31] Следовательно, записи философа уже с этого года были под секретом. Метафизические исследования привели его к уникальному открытию в истории мысли. Первые читатели его трудов тут же поняли размах и важность подобного открытия, которое уже сеяло смятение в умах. Очень быстро Генеральный Капитул францисканцев[32] в 1243 году запретил изучение трудов Доктора Мирабилиса. Тремя годами позже доминиканцы[33] на Генеральном парижском Капитуле снова запретили читать книги, вышедшие из-под пера Роджера Бэкона. Однако ему было приказано продолжать работать и не показывать свои записи никому, кроме Папы. Чтобы обеспечить полную секретность, главный францисканец Жером д'Асколи даже приговорил философа к тюремному заключению. Осужденный за распространение опасных идей, он четырнадцать лет провел в застенках, где тайно работал над редакцией последнего произведения. Он был освобожден лишь в конце жизни и умер рядом с Оксфордом, сохранив в абсолютном секрете содержание своих последних записей».
«В том-то все и дело, — сказал себе Томас Харви. — Произведения Бэкона были осуждены не потому, что были еретическими, кощунственными или безбожными, а потому, что содержали опасные идеи. Его судьи, вынося подобный приговор, были глубоко убеждены: его открытие было правдой. В этом-то и состояла опасность. Его откровения, какими бы дерзкими они ни были, никогда не оспаривались!»
Внезапно какой-то шум прервал ход мыслей профессора. Оставаясь настороже, он замер и огляделся. Все казалось обычным. Тогда он вновь погрузился в чтение, но новый шорох, более близкий, заставил его подпрыгнуть.
— Уильям?.. Это вы? — в конце концов громко спросил он, но не получил никакого ответа.
Оставив книги на столе, он поднялся и сделал несколько шагов по пустым проходам, но никого не заметил.
Через несколько минут он вернулся к столу. Одну из лежавших на нем книг явно переложили на другое место. «Вероятно, — подумал он, — у человека, который здесь скрывается, не было времени схватить ее и унести, если только он не хотел подать мне знак ее прочесть». Вышеупомянутая книга была датирована XV веком и приписывалась английскому алхимику Томасу Нортону, специалисту по трудам Роджера Бэкона и бывшему владельцу манускрипта. Томас Харви пролистал несколько глав, пока в глаза ему не бросился следующий абзац:
