— Это хорошій…. милый…. это мой американецъ… Мистеръ Стайнлей…
— Н-да, — повторилъ Мантыкъ — Положеніе не важное. Мужчина большой и тяжелый. Рана, видимо, нелегкая, если даже не смертельная, значитъ, — волочить не приходится. Ты ослабѣлъ и мы вдвоемъ его не донесемъ. Нужны носилки, врачи… Надо отнести прежде всего въ деревню.
— Сейчасъ? — спросилъ Коля.
— Да. Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.
— Такъ пойдемъ же за людьми.
— Идти вдвоемъ, Коля, намъ не годится. Американецъ твой раненъ очень серьезно. Тутъ могутъ быть всякіе звѣри. Я не говорю уже про шакаловъ, но гіена можетъ набѣжать, а то и та самая львица, которую я видалъ. Какъ же его оставить? Ночь… звѣрь кругомъ рыщетъ. Его разорвутъ за ночь. Самъ Богъ привелъ насъ сюда, чтобы спасти его.
— Что же съ нимъ случилось? Кто его могъ ранить?..
— Это Коля — потомъ… потомъ… Когда устроимъ его. Теперь надо спасать его. Иди въ Минабеллу къ деревенскому «шуму», зови носилыциковъ, неси сюда альгу и тряпки. Какъ жалко, что мои Либэхъ и Али отправлены мною со львиными шкурами въ Аддисъ-Абебу. Они бы это мигомъ сдѣлали. Но ихъ нѣтъ… Надо кому-нибудь идти.
— Мантыкъ, — со слезами въ голосѣ сказалъ Коля, — я не могу идти…. Я боюсь…
— Чего же бояться? Я тебѣ дамъ свое ружье. Съ нимъ ничего съ тобою не случится.
— Мантыкъ! Я не найду дорогу въ Минабеллу. Темень какая!
— Да, это, брать, не Парижъ! — сквозь зубы пробурчалъ Мантыкъ. — Но выхода нѣтъ. Одинъ идетъ, другой остается караулить американца.
— Я не найду деревню, — прошепталъ Коля.
— Ладно. Бери ружье и стереги американца. Я живо обернусь назадъ.
Мантыкъ взялъ отъ Коли ножъ и далъ ему свое драгоцѣнное ружье. Не безъ душевной внутренней борьбы онъ далъ его. Мало ли что могло случиться съ Колей въ его отсутствіе? Никому не довѣрялъ своего ружья Мантыкъ. Спалъ всегда съ нимъ. Но помнилъ завѣтъ солдатскій Селиверста Селиверстовича: «самъ погибай, а товарища выручай!» — и рѣшился на жертву. Да вѣдь такъ же навѣрно, поступилъ бы и тотъ, — знаменитый Мантыкъ, уральскій казакъ изъ Раимскаго укрѣпленія, истребитель тигровъ!!..
Мантыкъ исчезъ во тьмѣ, точно растворился во мракѣ ночи. Неслышно стало его шаговъ. Коля сидѣлъ съ ружьемъ въ рукахъ у головы мистера Стайнлея. Онъ былъ такъ растерянъ, что не зналъ, что дѣлать. Мистеръ Стайнлей лежалъ тихо, какъ мертвый.
Въ темномъ небѣ сильно вызвѣздило и неопредѣленный странный свѣтъ отъ звѣздъ сдѣлалъ видными предметы. Уже различалъ Коля черную извилистую грань горъ на фонѣ неба. Можжевельники казались косматыми звѣрями, неподвижно обступившими Колю.
Пустыня оживала. Начиналась въ ней обычная и, будто, тревожная ночная жизнь.
Мышь шуршала въ травѣ. Какая-то птичка прыгала тамъ, и ея мѣрные прыжки казались осторожными крадущимися шагами крупнаго звѣря. Коля настораживался, взводилъ курки и всматривался тревожно туда, гдѣ по сухой травѣ кто-то мѣрно шлепалъ… Ждалъ… Льва? Гіену?..
Холодныя струйки страха бѣжали по его спинѣ. Волосы шевелились подъ шлемомъ и быстро билось сердце.
Изъ-за горъ точно проткнулась луна. Бросила робкія, неясныя жидкія тѣни, потомъ тѣни окрѣпли, засинѣли, все стало видно шаговъ на сто кругомъ и все стало необычно въ серебряномъ свѣтѣ луны. Блѣдное лицо Стайнлея стало страшнымъ. Рѣзкія тѣни легли на глаза и на ротъ.
Гдѣ-то совсѣмъ близко завизжали и завыли шакалы. Коля вспомнилъ, что шакалъ не придетъ, если левъ подлѣ, Коля вспомнилъ и то, что говорилъ Мантыкъ: — «всякій звѣрь живого человѣка боится». И Коля заставилъ себя выйти изъ оцѣпенѣнія и пошевельнулся.
«А если пѣть?» — подумалъ онъ.
Робко запѣлъ:
— Гори костеръ, дымись отрадный Башлыкъ и бурку осуши…
Чуть дрогнули рѣсницы на сомкнутыхъ вѣкахъ мистера Стайнлея. Разжался тонкій ротъ.
— Коля… вы? — прошепталъ американецъ.
Коля позабылъ страхъ. Онъ припалъ къ американцу, осторожно охватилъ обѣими руками его голову и приподнялъ ее.
— Мистеръ Стайнлей! Я, Коля, съ вами.
— Пить, — прошепталъ американецъ.
Абиссинская гомба съ тэджемъ, данная Маріамъ, висѣла на ремнѣ черезъ плечо Коли. Въ ней еще оставалось немного влаги. Коля подставилъ горлышко къ губамъ мистера Стайнлея и сталъ его поить. Американецъ сдѣлалъ нѣсколько жадныхъ глотковъ и тяжело вздохнулъ.
