На площади Этуаль Мантыкъ попросилъ его отпустить и, выйдя и оставшись одинъ, гордо пошелъ по бульвару.
Обладатель двухъ тысячъ двухсотъ сорока франковъ!
Онъ чувствовалъ себя милліонеромъ. Теперь ему все можно.
Но прежде всего къ Богу!
Будничная вечерняя служба окончилась. Въ церкви гасили огни. Человѣкъ пять бѣдно одѣтыхъ людей стояли въ первой половинѣ, ожидая заказной панихиды. За царскими вратами было темно и, какъ та одинокая звѣздочка, что только что видѣлъ Мантыкъ, спускаясь съ мачты, — сверху, у иконы, горѣла лампада.
Мантыкъ прошелъ влѣво, къ «своему» образу, туда, гдѣ Христосъ шелъ по водамъ, уча людей вѣрить во всемогущество Божіе и въ силу вѣры. Онъ опустился на колѣни. Въ синей рабочей блузѣ, отсырѣвшей на воздухѣ, съ растертой въ кровь рукой, блѣдный, усталый, но счастливый, съ пылающимъ сердцемъ склонился онъ передъ Тѣмъ, Кто даровалъ ему по его молитвѣ чудо.
Онъ не зналъ, какъ молиться. Но едва нагнулъ голову, сами собой вошли въ душу заученныя имъ отъ Селиверста Селиверстовича дивныя слова девяностаго псалма:
— «Ангеламъ Своимъ заповѣсть о тебѣ, сохранити тя во всѣхъ путехъ твоихъ».
— «На рукахъ возмутъ тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою».
И точно: — Ангелы подхватили его, когда сорвалась и съ жуткимъ гуломъ полетѣла на землю стремянка.
Мантыкъ молился дальше и видѣлъ въ каждомъ словѣ псалма великое откровеніе:
— «На аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змія»…
Мантыкъ повторилъ про себя еще и еще разъ: — Попереши льва… льва… льва!..
Стало такъ спокойно и ясно у него на душѣ. Будто все открылось и стало понятно. И уже зналъ, что и когда будетъ дѣлать.
Умиленный и освѣженный, съ омытой молитвою душою Мантыкъ всталъ, перекрестился, низко поклонился Христу — онъ видѣлъ Его въ эту минуту не изображеннаго на холстѣ, но живого, все понимающаго и сочувствующаго ему, — и пошелъ изъ храма.
Куда теперь? Къ кому отъ Бога?
Конечно: — къ дѣдушкѣ.
Когда Мантыкъ ѣхалъ на метро къ дѣдушкѣ, онъ обдумывалъ — сказать все сразу, или подготовить дѣдушку раньше, а потомъ, уѣзжая, извѣстить его письмомъ. Мантыкъ уже твердо рѣшилъ: — онъ завтра же съ тѣмъ же вечернимъ поѣздомъ, съ какимъ поѣхалъ Коля, и уѣдетъ.
Дѣла было: — уйма.
Поговорить съ дѣдушкой: — это сегодня. Завтра утромъ — ружье, припасы, намѣнять на золото деньги. Попросить у Александра Ивановича подходящую карту. «Все концы-то какіе! Улица Тюрбиго у площади Республики, гдѣ Мантыкъ видѣлъ магазинъ съ прекрасными бельгійскими ружьями — оттуда въ Отей — это часъ одной ѣзды… Потомъ на Гаръ-де-Ліонъ… Въ полдень надо заѣхать къ Галинкѣ въ пансіонъ, потомъ… потомъ…»
Кружилась голова. Казалось, что онъ ничего не успѣетъ сдѣлать.
«Надо положиться на Бога. Богъ поможетъ»….
Дѣдушка поджидалъ Мантыка со скромнымъ ужиномъ..
— Припоздалъ, Абрамъ, — сказалъ онъ.
— Есть, дѣдушка… Работы было много… Да вотъ что я надумалъ, дѣдушка.
— Что, родной?
— Ъзжу я по всякой дорогѣ и погодѣ… Другой разъ и дождь ливнемъ захватить, промочитъ, и вожу я хозяйскія деньги, иногда и очень болынія, квитанціи, коносаменты, накладныя… Въ бумажникѣ и потерять легко и промокнуть могутъ зря…
— Вѣрно, Абрамъ… Эти мнѣ ваши блузы, да портфелики, куда какъ не важная придумка.
— Вотъ я, дѣдушка, и надумалъ, что, если бы носить это въ поясѣ подъ блузой?
Селиверстъ Селиверстовичъ одобрительно посмотрѣлъ на Мантыка.
— A вѣдь есть… Есть! — сказалъ онъ.
— Что — есть, дѣдушка?
— Да туркестанская въ тебѣ жилка. Это въ старину, въ степи, въ пустынѣ деньги такъ возили на поясѣ. Надежнѣе нельзя. У магометанъ, а особенно у горцевъ Кавказа выйти безъ пояса нельзя, неприлично считается. Это тутъ только всѣ распоясками ходятъ, а въ Азіи, братъ, обычай строгій. Онъ горецъ-то, скажемъ, Кавказскій, оборванецъ, бешметишка[34] на немъ — однѣ заплаты — а поясомъ подпояшется — любо дорого…
Значить: вотъ онъ — всегда при тебѣ поясъ. И какіе пояса дѣлывали! Ты его въ воде мочи хоть недѣлю, а онъ во внутрь себя воды не пропустить никакъ.
— Дѣдушка, а ты такой поясъ сдѣлать сумѣешь? — ласково спроси ль Мантыкъ.
— Не знаю, найду ли тутъ кожи подходящей.
