— Я не хочу, чтобы меня оскорбляли! — рыдала она.
— Протрите другой глаз!
— Принесите бинт!
— Ей-богу, она могла ему выбить глаз!
— Эй, человек, скорее кэб!
— Доктора!
— Ну и бедлам, дружище!
Спотыкаясь и прижимая к глазу платок, мокрый от слез и крови, бутылконосый вышел.
Женщины и мужчины двинулись за ним; молодой человек со светлыми волосами вышел последним, покачиваясь и напевая:
Павиан большой,
Озарен луной,
Расчесывал длинные волосы.
Фифи Уотерс рыдала, уронив голову на стол.
— Не плачьте, Фифи, — сказал полковник, который все еще сидел на своем месте. — Вот это вас успокоит. — Он пододвинул ей бокал шампанского.
Она потянула носом и стала пить маленькими глотками.
— Хелло, Роджер! Как поживает мальчик?
— Очень хорошо, благодарю вас… Знаете, я устал. Весь вечер с этими крикунами…
— Я голодна.
— Кажется, ничего съедобного не осталось.
— Я не знала, что вы здесь, иначе я пришла бы раньше, честное слово.
— Правда, пришли бы? Это очень мило.
Пепел упал с сигары полковника. Он поднялся.
— Знаете, Фифи, я возьму кэб, и мы поедем кататься в парк.
Она допила шампанское и радостно кивнула.
— Боже, уже четыре часа.
— Вы тепло одеты, не правда ли?
Она опять кивнула.
— Прелестная Фифи… Вы прекрасны… — Лицо полковника расплылось в улыбку. — Ну, едем!
Она недоуменно осматривалась кругом.
— Я как будто приехала с кем-то?
— Неважно.
В передней они наткнулись на красивого юношу — он спокойно блевал в пожарное ведро под искусственной пальмой.
— Оставим его тут, — сказала она, вздернув носик.
— Неважно, — сказал полковник.
Эмиль подал пальто. Рыжеволосая девица ушла домой.
— Эй, мальчик! — Полковник помахал тросточкой. — Позовите, пожалуйста, кэб, но выберите приличную лошадь и трезвого кучера.
— De suite, monsieur.
Небо над крышами и трубами было как сапфир. Полковник несколько раз глубоко вдохнул воздух, пахнувший рассветом, и бросил свою сигару в сточную канаву.
— Что вы скажете насчет завтрака у Клермонта? Тут совершенно нечего было есть. Это мерзкое сладкое шампанское… Фу!
Фифи хихикнула. Полковник осмотрел копыта лошади и погладил ее морду; они сели в кэб. Полковник бережно обнял Фифи, и они уехали. Эмиль секунду стоял у дверей ресторана, разглаживая бумажку в пять долларов. Он устал, и у него болели ноги.
Когда он вышел с черного хода из ресторана, то увидел Конго, который ждал его, сидя на ступеньках. Лицо Конго казалось зеленым и замерзшим над поднятым воротником куртки.
— Это мой друг, — сказал Эмиль, обращаясь к Марко. — Мы приехали с ним на одном пароходе.
— Нет ли у тебя коньяку? Какие славные курочки выходили отсюда.
— Что с тобой?
— Потерял место, вот и все. Невтерпеж стало. Пойдем, выпьем кофе.
Они заказали кофе и орехи в тесте в фургоне-ресторане, стоявшем на пустыре.
— Eh bien,[43] как вам нравится эта чертова страна? — спросил Марко.
— Почему чертова? Она мне все-таки нравится. Всюду одинаково. Во Франции вам платят плохо, а живете вы хорошо. Тут вам платят хорошо, а живете вы плохо.
— Questo paese е completamente solo sopra.[44]
— Я думаю, что снова уйду в море.
— Почему вы не говорите по-английски? — спросил буфетчик с лицом, похожим на кочан цветной капусты, поставив три чашки кофе на стойку.
— Если мы будем говорить по-английски, — проворчал Марко, — то вам, пожалуй, не понравится то, что мы говорим.
— Почему вас выставили?
— Merde! Не знаю, у меня был разговор со старым верблюдом-управляющим. Он жил рядом с конюшней и заставлял меня делать все — от чистки экипажей до мытья полов в его квартире. Его жена — ужасная рожа. — Конго втянул губы и скосил глаза.
Марко рассмеялся.
— Santissima Maria putana![45] A как вы с ним сговаривались?
— Они указывали на какой-нибудь предмет, а я кивал головой и говорил «хорошо». Я приходил в восемь и работал до шести, а они с каждым днем наваливали на меня все больше и больше грязной работы. Вчера вечером они приказали мне вычистить уборную, а я покачал головой. Это, дескать, бабья работа. Она ужасно рассердилась и начала визжать. Тогда я заговорил по-английски. «Идите к черту», — сказал я ей. Тогда пришел старик, выгнал меня на улицу кучерской плетью и сказал, что не заплатит мне за отработанную неделю. Пока мы с ним спорили, он позвал полисмена, а когда я попытался объяснить полисмену, что старик мне должен десять долларов за неделю, он сказал: «Ах ты, паршивая вошь!» — и ударил меня палкой.
