Для чего мне все эти миллионы, если благодаря им я каждый день буду получать прискорбное подтверждение человеческой низости? Ведь нравственную красоту вселенной золото уничтожит, она исчезнет, развеется как дым! Мною завладела непонятная грусть. Я тяжело сел на стул и, закрыв руками лицо, горько заплакал.
Спустя какое-то время дверь в мою комнату приоткрылась и в нее заглянула одетая в праздничный черный шелк мадам Маркес:
— Мы ждем вас ужинать, недоносок!
Отрешившись от печальных мыслей, я тут же сухо ответил:
— Я не буду ужинать.
— Как знаете!
В этот самый момент я услышал треск пускаемого фейерверка и вспомнил, что было воскресенье, а следовательно, предстоял бой быков. И тут яркая, сверкающая и сладостно влекущая к себе картина предстала моему воображению: я сижу в ложе и смотрю бой быков, потом ужинаю с шампанским, потом оргия, похожая на посвящение в таинство! Я подбежал к столу, набил карманы аккредитивами на Лондонский банк и стремительно, точно преследующий добычу коршун, бросился на улицу. Мимо ехала пустая коляска. Я остановил ее, громко крикнув:
— На бой быков!
— Десять тостанов, сеньор!
С презрением взглянул я на этот кусок организованной материи: что золотому колоссу это жалкое серебро! И, сунув руку в карман, отягощенный тысячами, извлек из него имеющийся у меня презренный металл — семьсот двадцать рейсов.
Извозчик хлестнул лошадь по крупу и, ворча, двинулся прочь.
— Но у меня аккредитивы, — пролепетал я. — Вот они! Лондонские, гамбургские…
— Не пойдет!
А наличными-то у меня было семьсот двадцать рейсов!.. И мечта моя — бой быков, ужин лорда и обнаженные андалуски — лопнула как мыльный пузырь, севший на острие гвоздя.
Я возненавидел человечество и преисполнился отвращения к денежным знакам. И пока я в нерешительности, с зажатыми во вспотевшей ладони семьюстами двадцатью рейсами, стоял на дороге, меня чуть не сбила ехавшая мимо коляска, полная празднично одетых людей.
С понурой головой и миллионами Ротшильда я вернулся в свою комнату на четвертом этаже, принес свои извинения мадам Маркес, принял из ее рук жесткий, как подметка, бифштекс и, позевывая, провел первую ночь миллионера в холодной одинокой постели, в то время как за стеной весельчак Коусейро — жалкий лейтенант с месячным жалованьем в пятнадцать тысяч рейсов — бренчал на гитаре «Фадо жаворонка».
Только на следующий день утром, бреясь перед зеркалом, я задумался над происхождением моих миллионов. Оно явно было сверхъестественным и подозрительным.
Но поскольку мой рационализм мешал мне приписать свое неожиданное обогащение прихоти или щедрости бога или дьявола — чисто схоластическим фикциям, а отрывочные знания позитивизма, которые составляют основу моего мировоззрения, не позволяли доискиваться первопричин и происхождения жизни на земле, то я вскоре же решил принять этот феномен как факт и великодушно использовать его. А потому стремительно понесся в Лондонско-Бразильский банк…
Там, кинув на конторку аккредитив английского банка на тысячу фунтов стерлингов, я с небрежностью произнес ласкающее слух слово:
— Золотом!
Кассир мягко предложил мне:
— Может, удобнее ассигнациями?
Я сухо повторил:
— Золотом!
И не торопясь наполнил пригоршнями монет карманы, однако всю тяжесть их почувствовал только на улице и вынужден был взять извозчика. Теперь у меня было такое ощущение, что я растолстел, обрюзг, золотой вкус был у меня во рту, золотая пыль на руках, золотом отливали и мелькавшие по сторонам стены домов, а в голове, точно в океане, с шумом перекатывались влекомые волнами золотые слитки.
Отдавшись во власть покачивавшейся, точно пьяница, коляски, я со скукой и тупостью пресытившегося человека смотрел на улицу и идущих по ней людей. Потом, сдвинув шляпу на затылок, выпятив живот и вытянув ноги, громко рыгнул, освобождая от избытка газов желудок богача…
По городу я кружил довольно долго, тупея от удовольствия быт набобом.
Внезапно, точно порыв ветра парусом, мною овладело желание тратить свое золото, сорить им без счета.
— Стой, скотина! — заорал я кучеру.
Лошади стали. Чуть прищуренным оком оглядел я все вокруг с намерением купить что-нибудь дорогое — драгоценность, достойную королевы или государственного деятеля, — однако ничего не увидел и поспешил в табачную лавку.
