«Странноватый какой-то водитель у нашего фюрер-полковника, — решил для себя Курбатов. — Не каждый день встретишь шоферюгу, рассуждающего об идеологах фашизма и японском ариизме».
— Гитлера больше всего раздражает именно то обстоятельство, что цыгане имеют куда больше оснований величать себя арийцами, нежели германцы, — заметил Курбатов.
Водитель на мгновение оглянулся и рассмеялся. Он прекрасно понял, что хотел сказать этим белокурый красавец князь.
— В любом случае будьте готовы к тому, что Исимура вспомнит о Гаусгоффере.
— Или попытайтесь напомнить об этом немце, Скорцени, особенно если почувствуете, что ваш разговор почему-то не складывается, — добавил Родзаевский.
— Не сложится, так не сложится, — вольнолюбиво, словно борец перед выходом на ковер, повел плечами Курбатов.
— Вы не обращайте внимания на то, что у него, — притронулся Родзаевский до плеча водителя, — всего лишь погоны унтер-офицера. На самом деле он у меня пребывает в чине капитана. Кстати, один из лучших моих разведчиков.
— Вот оно как оборачивается?!
— Это я к тому, что мой водитель порывается идти в рейд вместе с вами.
— Предвидится безумно погибельный рейд, господин капитан, — молвил ротмистр, — поэтому не советую.
— Но ведь вы-то согласились идти в него, и даже приняли командование группой.
— Я — диверсант, причем не только по военной профессии своей, но и по самой натуре. В этом мое призвание.
— Впервые встречаю в нашей армии офицера, который считает себя прирожденным диверсантом, а в безумно погибельных рейдах видит свое призвание.
— Теперь вы будете знать, что существует и такая порода людей, — холодно заметил Курбатов.
Однако встретиться Курбатову пришлось не с Исимурой, а с подполковником Имоти. Рослый, под метр девяносто — что среди офицеров-квантунцев наблюдалось крайне редко, — крепкого, сибирского телосложения, с почти европейским лицом, в чертах которого едва угадывались восточные штрихи, он вообще мало напоминал японца. А подчеркнуто правильный русский язык Имоти мог сбить с толку кого угодно.
— По матери я — коренной сибиряк, по отцу — японец, — сразу же раскрыл секрет своего происхождения подполковник, освещая отдельный кабинет в ресторанчике хищновато-желтозубой улыбкой. — Поэтому, князь, можете считать меня русско-японцем, или японо-русским, как вам удобнее.
— Вообще-то мне удобнее было бы считать вас просто русским. Но в данном случае вы как русский устраиваете меня даже в японской оправе.
— Хотя ваши собственные корни уходят в Украину и, очевидно, в Татарию. Хотя по типу лица к татарам вас причислить трудно.
— Исходя из вашего лексикона, меня следует воспринимать как татаро-украинца или украино-татарина, — добродушно согласился князь. — Однако воспринимаю себя славянином. Тем более что на самом деле в роду моем начиналось все не с татар, а с половцев.
— Которых все большее число ученых причисляет к арийцам и даже к славянам, — кивнул Имоти. — Однако полковник Исимура считает вас человеком с корнями, углубляющимися в родословную великого Чингис-хана или кого-то из его ближайшего окружения.
— Даже не смею высказывать удивления. Тем не менее весьма польщен.
Они уселись за низеньким столиком, по-восточному скрестив ноги, и с минуту выжидающе смотрели друг на друга.
— Вы сказали: «Воспринимаю себя славянином», — напомнил Имоти. — Полковник Исимура, которого имею честь представлять здесь, учел это. Он терпимо относится к национализму русских, если только этот национализм выдержан в рамках благоразумия.
— В данном случае в рамках, господин подполковник. Что заставило вызвать меня из казармы? Слушаю вас.
Имоти отметил про себя, сколь независимо держится ротмистр, но тотчас же вспомнил: «Так ведь князь же!». Да и чувства раздражения независимость Курбатова у него не вызывала. Это чистокровных японцев коробит и бросает в гнев любая «недостаточность чинопочитания», его же, полусибиряка, чаша сия миновала.
К тому же Имоти знал, что имеет дело с одним из лучших диверсантов русских. И что очень скоро этот человек поведет группу маньчжурских стрелков в «рейд смертников», как именовали теперь операцию семеновцев в штабе Квантунской армии. Рейд, из которого вряд ли кто-либо сумеет вернуться.
