Хозяин бара кокетливо провел рукой по волосам и вразвалку подошел к Джейку.
— Во что бы я ни был одет, все равно я леди. Породу не скроешь.
— Тебе мало быть просто педиком? Обязательно надо еще и выряжаться черт знает как?
— Крик необузданных желаний, золотце, — объяснил Добрый-День.
— Хренов крик о помощи — вот что это.
Отличная уловка: разыгрывать эффект и шик, зная, что на самом деле спираль времени уже несет тебя вниз. Единственной спасительной соломинкой была мысль о том, что в этом бесповоротном падении вниз и только вниз тоже есть свое очарование — окончательное и безнадежное. Ступив на эту дорогу, ведущую вниз, ты обрекаешь себя на погибель, и нет такой силы, которая могла бы тебя спасти. Джейк готов был предать кого угодно и утверждать, что особая прелесть есть в каждом таком предательстве. Но на самом-то деле он прекрасно понимал: по-настоящему привлекает его лишь то, что с каждым предательством он опускается все глубже в бездну. А констебль Грин лишил его и этого последнего утешения, пообещав: «Заложишь другого — спасешься сам». Их сделка прервала бесповоротное падение Джейка, вернула его обратно все в тот же мир — подлый, твердозадый, небезнадежный — у него не хватало прилагательных, чтобы этот мир описать. Весь последний год Джейк сознательно превращал свою жизнь в одну большую катастрофу. Но, возможно, все это не для него. В ту минуту в центре «Арндейл», когда женщина держала его за руку, а Джонни убежал далеко вперед, у Джейка все крутилось в голове: «Я не имею к этому никакого отношения. Я просто, мать вашу, проходил мимо».
Констебль Грин четко дал ему понять: лично он ни на кого зуба не держит. Он вообще думает, что это дурацкая затея.
— Вам, детишкам, хочется поиграть в педиков — пожалуйста, играйте на здоровье.
Он не поддерживал Андертоновой борьбы за нравственность и был уверен, что Джон Паскаль — просто-напросто очередной лицемер и подхалим. Грин не верил в то, что кто-нибудь воспримет их крестовый поход всерьез.
Джейк заказал еще «Бакарди». Напрасно Грин сомневается в серьезности происходящего. Дело может принять очень серьезный оборот — по крайней мере, Джейк сделает для этого все возможное.
Инспектор Грин подпрыгивал, сидя на краю одной из кроватей, как будто бы дело происходило на фабрике «Сламберленд»,[49] где он работает главным испытателем прыгучести. Он никак не мог просечь идею номера с двумя односпальными кроватями.
— Если вон ту убрать, сколько места освободится! — кивал он на кровать напротив. — Не понимаю.
В чем-то он был прав. Непонятно только, почему у него такой разочарованный вид. Может, он надеялся побарахтаться на водяной постели или обнаружить в номере джакузи?
В голосе Грина наконец слышалась неуверенность — впервые с тех пор, как он уселся в такси к Джейку и принялся с патриотической гордостью расхваливать Манчестер. Сейчас он как будто бы даже о чем-то призадумался, а вот по дороге в отель это был не человек, а прямо-таки рекламная феерия, шоу одного актера. Взгромоздившись на одно из откидных кресел такси, он сопровождал каждую перемену в центральной части города своим личным непрекращающимся комментарием. Если Джейк выказывал малейший признак удивления, Грин тут же хватался за него, как хватаются в зале суда за допустимые показания. Так было, например, на первом же светофоре, когда на перекресток выехал новенький трамвай и покатил в сторону Пикадилли-Гарденз.
Теперь, из гостиничного окна, Джейк мог заново рассмотреть трамвай. Он наблюдал за тем, как вагоны змейкой проползают по замысловатому повороту в виде буквы «S» и вливаются во всеобщий транспортный поток на Сент-Питерс-сквер, и старался не замечать Грина с его кроватным анализом.
— Так, ну что ж, — заключил тот наконец. — Вроде удобненько. Да ты быстро придешь в себя, голову только пониже опусти.
Джейк промолчал. Во рту до сих пор оставался кисловатый привкус рвоты.
— Что это с тобой было-то? Припозднившийся шок, что ли?
— Все в порядке.
— Это ведь ты не из-за того, что завтра у тебя встреча с Холлидеем?
Джейк помотал головой.
— Нет. Съел что-то не то.
