Вообще-то Троицкую зовут Катей, но ее чуть не с первого класса прозвали Кутей, за то что она рыжая — в точности как был щенок у Витьки Полухина. Только тогда в первых классах Кутя была похожа на маленькую дворняжку, а сейчас спала в точности как шотландская овчарка колли.
— Дурак ты, Ярыга, — сказал Витька Полухин на перемене. — Сиди и думай про себя, а зачем Веронике подставляться? Она тебе до самого аттестата будет помнить, что ты против Пушкина и за Дантеса.
— На кого похож Ярыга? Три-четыре!
Игру «в сравнения» придумал, конечно, Захаревич: вдруг выкрикнет свое «три-четыре» — и нужно мгновенно придумать сравнение. Попробуй-ка отреагировать мгновенно! Обычно получается довольно примитивно.
А сам-то он на кого похож! Урод номер один, может быть, среди всех ленинградских школ. Чем очень гордится. А что ему еще остается? Огромный рот, как у лягушки, глаза навыкате — и он постоянно твердит, что только таким и должен быть мужчина, чье достоинство — мощный интеллект. А красавцы («красавчики»!) — всегда личности сомнительные, вроде Витьки Полухина.
Здорово вывернулся. И в чем-то правда: быть просто некрасивым — несчастье, а выдающимся уродом — отличие. И в игре своей он тоже удобно устроился: выкрикнет «три-четыре» и ждет — вы старайтесь, острите изо всех мозговых сил, а я вас рассужу. Вечный арбитр.
— На кого похож Ярыга со своим сочинением? Три-четыре!
— На камикадзе! — выкрикнул Витька Полухин.
— Точно, — снисходительно одобрил Захаревич, — на помесь камикадзе с донкихотом. А скажи честно, до-Камикадзот, ты бы написал то же самое на аттестат?
Нечестно со стороны Захара задавать такие вопросы. Да еще при Куте. Это ему стало завидно, что он, наш признанный гений, не написал такого, а я вот взял да и написал.
Конечно, очень бы даже эффективно ударить себя в грудь и объявить: «Написал бы то же самое и даже еще более того!», но откуда я заранее знаю, что я сделаю на самом деле. О своих подвигах нужно объявлять в прошедшем времени, а не в будущем. Ведь выпускное сочинение — совсем другое дело, его могут читать в роно и вообще это официальный документ, в нем пишут то, что полагается, а не то, что думают на самом деле.
— Я бы взял другую тему, — сказал я, и все засмеялись.
Вообще-то ты в чем-то прав, Ярыга, — покровительственно продолжил Захаревич. — Тебе надо было напомнить Веронике про другие дуэльные истории Пушкина: с Денисевичем, с Сологубом.
Ну конечно, Захар же всегда все знает. Мы даже писали от класса на телевидение, чтобы его взяли в знатоки в передачу «Что? Где? Когда?»
— А я и не знаю, кто такой Сологуб. Но он все же не француз, да? Свой, вроде Мартынова? Тогда все-таки легче. Ведь особенно обидно, что француз! А ты сам взял бы и написал про Сологуба, раз ты у нас такой эрудит.
Вот так — чтобы не лез каждую минуту со своей эрудицией. Когда возьмут в передачу — пожалуйста, я первый буду за него болеть. Но здесь у нас не передача, здесь все свои.
Все засмеялись, а Кутя сделала такой жест, будто у нее голова разом распухла вдвое. Да не у нее — будто к ней на плечи на секунду наделась голова Захара. Возьмут все-таки Кутьку в театральный! Она и поступать не станет — сами придут и возьмут.
Мы с ней живем в одном доме, только жалко, до школы ходьбы всего минут пять: дойти до канала и свернуть на Гражданскую. Раньше наша Гражданская называлась Мещанской и в соседнем доме на углу Пржевальского, то есть бывшего Столярного, жил Раскольников. Меня это не так уж сильно волнует, но все-таки приятно иногда упомянуть небрежно: «А у нас в соседнем доме жил Раскольников».
— Пушкин потому так ревновал, что она его не любила, — сказала Кутя. — Сейчас ужасно модно ее защищать: «Ах, Натали, ах, мадонна!», а все равно не любила. Ну пусть чуть-чуть любила, но все равно не так, как он ее.
— Что ж он выбрал такую дуру, которая не понимала его стихов?
— Она не дура. А ты бы хотел, чтобы любили только за талант и славу? Чем больше слава, тем сильней любили? А если кто-то появится еще знаменитее, значит, сразу перевлюбляться?
Этого-то я как раз и не хотел! Я стал соображать, чего же к хочу, почем я все-таки обижен на Наталью Николаевну, но соображал слишком долго, и Кутя не стала дожидаться, пока я выйду из паузы, как самолет из пике.
