Это был настоящий успех их с Тиной галереи. Они хорошо поработали и, кстати, хорошо заработали.
Карен улыбнулась. Разве деньги не признак успеха? А она так сильно любит успех, что никогда бы не смогла полюбить человека, который не имеет ни того, ни другого.
— Я уверен, Карен, моя идея «Либерти Пейнтинг» попадет в точку. Мы заработаем на ней кучу денег и станем знамениты не только у себя в Америке. Мне очень хочется, чтобы моя слава пересекла океан. Я убежден, искусство вообще способно помочь людям с некоторой долей юмора посмотреть на взаимоотношения между странами по-новому, непредвзято взглянуть на многие проблемы...
Она улыбнулась, оценив грандиозность планов Майкла.
— Ты думаешь, я репетирую речь на открытии экспозиции? — Он вдруг умолк, пристально посмотрел на Карен и наклонился совсем близко. — Я хочу тебя поцеловать. Можно?
Карен кивнула, потому что именно этого она и хотела. А потом сказала:
— «Либерти Пейнтинг» будет наше с тобой первое дитя.
— Ты не представляешь, какую радость доставляют мне твои слова...
Майкл жадно впился в губы Карен горячим ртом. А потом... Они сами не ожидали того, что произошло дальше.
Вспомнив эту сцену, Карен снова ощутила слабость в коленях. Господи, да она просто не доедет до Майкла, если будет и дальше предаваться столь приятным воспоминаниям. Хватит, приказала она себе, уже зная, что, как только переступит порог дома Майкла Фаддена, они просто повторят все то, от чего у нее слабеют колени.
Но колени ослабели у нее гораздо раньше. Карен затормозила перед хорошо знакомым домом в викторианском стиле и обомлела. Ноги не слушались, она никак не могла выйти из машины. На табличке, установленной возле дома, было написано: «Продается».
Глава третья
Птенец трясогузки
— Генри! Генри! Ты только посмотри!
Генри Мизерби вздрогнул от громкого с хрипотцой голоса и не двинулся с места. Он остался сидеть в своем кресле на веранде и любоваться закатом.
Это время суток стало его любимым вскоре после того, как он женился на Сьюзен Снарк. Генри усмехнулся. И вовсе не потому, что скоро наступит ночь. И он, и Сьюзен не впадают в волнение в ожидании ночи, как это часто происходит у молодоженов. У супругов Мизерби к вечеру возникает одно-единственное желание — поскорее разойтись по своим комнатам в разных половинах дома и не видеться до утра.
Он вздохнул, принимая этот факт как данность, как уговор, который никто из них не собирался нарушать. Что делать, если жизнь распорядилась ими так, как распорядилась.
Солнце клонилось к закату, и старинный английский городок Бат затихал. Особняк семейства Мизерби, окруженный вековыми дубами, могучими ясенями, раскидистыми каштанами тоже постепенно погружался в сумерки. Каждый раз, сидя вечерами на веранде, Генри любовался изумрудно-зеленым классическим английским газоном и тем, что располагался в уголке сада, — веселым лохматым мавританским газончиком. Деревенский житель ни одной страны мира никогда бы не соотнес пышное название «мавританский газон» с этим обыкновенным некошеным кусочком цветущего луга. Шмели, пчелы, осы неустанно устремлялись к нему, соблазняемые густыми ароматами разнотравья. Откормленные соседские коты-кастраты тоже были бы не прочь поваляться на травке, но живая изгородь из барбариса и еще Бог весть каких кустарников, умело подстриженных старым садовником Питером, была для них непреодолимым препятствием.
Генри сидел в плетеном кресле на веранде и, не отрываясь, смотрел на газон, освещенный последними лучами солнца. Он завораживал его, как всякого истинного англичанина. Для Генри это не просто коротко подстриженная трава, а своеобразное послание от прошлых поколений. Кто-то когда-то придумал устроить рукотворные зеленые лужайки внутри стен замков для прогулок рыцарей и дам на свежем воздухе. А потом на лужайках появились покрытые дерном скамейки и специальные площадки для игр.
Генри нравилось упорство его предков, их стремление к красоте, которой можно не только любоваться, но и пользоваться. В тюдоровские и елизаветинские времена, в XV-XVII веках, вошли в моду сады вокруг усадеб и загородных дворцов, и в них, между клумбами с цветами, прокладывались травяные дорожки. А для игры в кегли травой засевали холмы, с которых открывался радующий сердце вид на великолепие богатых усадеб.
