Август великий со мною в дружбе.
Пусть затевает он новые войны,
Пока он воюет, живу я спокойно.
Он избавляет меня от забот:
Сражается Рим, Палестина цветет.
Пусть Рим разорил Палестину вконец,
Но что об этом сказал мудрец?
Что черные дни для владык настанут,
И что последние первыми станут.
А для меня только мир и свят.
Люблю народ. Но не всех подряд.
Из тех, кто в моей стране проживает,
Утром пашет, кует, копает,
По вечерам набивает живот,
На скрипке пиликает, песни поет, —
Из всех евреев, греков и прочих
Евреев люблю я не то чтобы очень.
Заскоки бывают у всех буквально.
Это нормально.
Еврей ли араб — никакого отличья,
Разве что мания величья.
Евреи властям не дают покоя —
Права качают и все такое,
Верят, что царь их какой-то придет
И сразу избавит от Рима народ.
Я крови не жажду, я им благодетель,
Подчас нелегко мне, Юпитер свидетель,
Но ежели кто возомнит, что он
Призван главой быть еврейских племен,
Того повергну я в прах без пощады.
Вообще-то всех их казнить бы надо:
Сельских старост и грамотеев,
Маккавеев и асмонеев,
Смерть вам, Гирканы и Аристоболы,
Иерусалимской исчадья школы,
Дядья мои и мои кузены —
Сабля моя не простит измены.
Всех изрублю, поштучно и оптом.
Я уж научен горьким опытом.
Кстати: казнил с удовольствием тещу,
Да и жену казнить было проще.
Все — в интересах дела, поверьте,
Кто Ироду враг — повинен смерти.
(Вскрывает письмо.)
Письмо от двадцатого декабря.
Римскую почту хвалят не зря:
Ведь это — сегодняшнее число.
Посланье из Рима быстро дошло.
