Малыш и река - страница 16

На острове стояла маленькая часовня, видневшаяся сквозь ряды высоких кипарисов. Они казались очень старыми. Лодка плавно двигалась по инерции, не нарушая водной глади. Остров, тихий и призрачный, надвигался на нас. Догорающий день, сказочный остров, неправдоподобное безмолвное царство. Ни звука, ни шороха. Весь озерный мир, растения, деревья и вода, были загадочно безмолвны.

Лодка замерла между островом и берегом. Якорь бросили в стоячей воде. Это место и тишина нас смутили. Мы были так взволнованы, что за ужином не произнесли ни слова.

Спал я плохо. Ночь не давала покоя. В безмолвии и тишине этих странных мест таинственно билась жизнь. Смутные шорохи и вздохи, отдаленный глухой шум, чей-то будто неуверенный шаг по песчаному берегу и дыхание невидимого существа, а под зеркалом таинственно-спокойных вод — незримое течение воды…

Кто-то ходил по берегу. Это было, наверное, в полночь. Гатцо тоже слышал, как и я, очень отчетливо, со стороны утеса…

На следующий день мы осмотрели остров.

Заросшая мхом дорога вела к серой от старости часовне. Ветры и зимние дожди разрушили фасад из мягкого известняка. На фасаде был изображен лик Божьей матери, побуревший, словно состарившийся, от лишайников и многолетней работы солнца.

В нише над входом стояла гипсовая статуя. Краски на ней стерлись, лишь на платье едва различались остатки розового цвета. Голубыми буквами в полукружье над скромным образом было написано название часовни.

Название было прекрасно: Богоматерь Сонных Вод.

Часовня была бедной и казалась заброшенной. На деревянном алтаре стояли два небольших свинцовых подсвечника. Тростниковый крест возвышался над престолом. На побеленных известью стенах еще висели засохшие гирлянды из камыша и краснотала. Пахло сыростью.

Мы вышли из часовни и обошли ее кругом. Гатцо обнаружил за часовней две скрытых в высокой траве могилы, на которых росли цветы вероники. Часовню и одинокие могилы тесно обступили кипарисы.

Вода омывала корни старых деревьев, растущих на берегах этого маленького острова и уходящих в воду, их строгие силуэты отражались в воде, и она казалась почти черной.

После острова мы обследовали утес и дубовую рощу, но дальше вглубь пойти не осмелились. Песчаная равнина кончалась там. Скалистые склоны, заросшие дроком и колючим остролистом, подбирались к холму, за которым начиналась сосновая роща.

Ни одной живой души. Ни одного дома. Только ястреб в небе. Он парил над нами, раскинув крылья.

Я сказал:

— Гатцо, какое грустное место.

— Ты прав. Это место не такое, как все. Тут есть души…

Я спросил удивленно:

— Кто тебе сказал?

Он прошептал:

— Вчера ночью мы с тобой слышали, как что-то шевелилось… Это была душа…

— Да, правда, я слышал, — ответил я. — Ты знаешь, что это за душа?

— Не знаю, Паскалé. Но сегодня можно посмотреть. Мы спрячемся. Может быть, сегодня ночью она опять явится.

Сердце мое забилось.

Гатцо продолжал:

— К десяти часам луна скроется. Будет темно. У подножья утеса есть большая пещера. Там устроим засаду.

Мне стало страшно. Он сразу это понял:

— Паскалé, — сказал он мне, — это надо увидеть. Мы же мужчины.

Я молчал и он продолжил:

— Не зря же мы столько проплыли… Оставайся, если хочешь… Я пойду один.

Мне стало стыдно, но страх был сильнее и я сказал:

— Гатцо, этого делать нельзя, мы будем наказаны.

Он пожал плечами и больше не проронил ни слова. После захода луны, раздевшись и уложив одежду себе на голову, Гатцо прыгнул в темную воду и поплыл к утесу. Потом я видел, как он возился на берегу, наверное, одевался. Немного погодя он пропал из виду.

Лодка покачивалась у самого острова. Скрытая в тени деревьев, с берега она была не видна.

Я уселся на носу лодки. Отсюда было удобнее наблюдать за берегом.

Воцарилась глубокая тишина.

Ожидание затягивалось, но спать не хотелось. Я надеялся хотя бы издалека что-нибудь увидеть.

Душа объявилась к полуночи.

Раздвинув кусты, она спустилась на берег. Маленькое белое пятно — такой она мне явилась. Побродила немного, затем приблизилась к воде.

Тут я потерял голову, поднял якорь и тихонечко шестом оттолкнул лодку. Та подчинилась мне и заскользила по черной воде. «Ночь темная, — думал я, — душа не может меня заметить. Я ее увидел только потому, что она белая…» Хотя толком разглядеть ее мне не удалось. Имела ли она форму? Между тем я приближался к ней. Она стояла неподвижно, белое пятно в тени. В этой тени она не видела моего медленного приближения. Как только я появился на берегу, раздался тоненький крик: «О, Господи! Душа!» Я страшно удивился, что меня тоже приняли за душу, и тут же, обретя хладнокровие, спросил: