И последнее. Исследователи творчества Володина уже обращали внимание на аксиологическое манихейство володинского мира, где жертва легко становится палачом, где все ценности разрушены и где свидетели, чтобы осуществить возможность самого свидетельства, должны постоянно менять свои позиции[89]. Конечно, революционный эгалитаризм и революционная утопия предстают в его мире со знаком плюс, а капитализм и меркантилизм со знаком минус. Однако когда роль трибуна эгалитаризма, как мы видим в романе «Малые ангелы», отводится трехсотлетней старухе Варвалии Лоденко, то в этом скорее можно увидеть не credo, но ироническое остранение, которое становится еще более очевидным, когда мы узнаем, что все рассказанное исходит на самом деле от контрреволюционера Вилла Шейдмана. Но и с ним не все оказывается так просто, потому что под конец мы не понимаем, кто все же говорит: Вилл Шейдман или Мария Клементи?
Невозможность определить источник речи означает и невозможность однозначной оценки, что заставляет прочитывать текст на втором и даже третьем уровнях. Отсюда и необходимость релятивизировать то доверие, которое поначалу мы испытываем к революционным тирадам героев. Что в свою очередь заставляет нас задуматься о тех связях, что существуют между литературой и политико-идеологическими ценностями.
«Кто будет свидетельствовать за свидетеля?» — задавался вопросом Пауль Целан. Следуя логике Володина, по-видимому, следует сказать: пост-экзотическая литература. И это — вопреки известному сомнению Теодора Адорно, говорившему о невозможности заниматься литературой после Освенцима. А решать, хорошо это или плохо, оставим на суд читателей.
