Мальвина с красным бантом (Мария Андреева) - страница 14
Проблески рассудка во всей этой истории проявила, как это ни удивительно, одна только Зинаида Григорьевна. Когда в одном из подмосковных имений Морозова начал работать ветеринаром (разумеется, для маскировки!) Грач – Николай Бауман, Зинаида твердила мужу:
– Гони его скорее вон! Я просто кожей чувствую, что этот немец – человек без чести и совести. Дай ему волю – он нас поубивает! У него глаза убийцы!
Да где там… Савва Тимофеевич не слушал доводов разума. На него особенно сильное впечатление произвело то, что дама его сердца, оказывается, поддерживает эсдеков. Теперь помощь им Савва расценивал как помощь возлюбленной Машеньке.
Разумеется, соратники Андреевой это ценили. Именно тогда Ленин и начал называть ее «товарищ Феномен».
А насчет самой программы эсдеков, которых Савва столь оголтело бросился поддерживать, у него не было никаких иллюзий. Вот только один из его отзывов: «Все писания Ленина можно озаглавить как «Курс политического мордобоя» или «Философия и техника драки». Как отмечал Марк Алданов, «Савва субсидировал большевиков оттого, что ему чрезвычайно опротивели люди вообще, а люди его круга в особенности». Морозову, человеку европейского образования, претил старообрядческий уклад его семьи. Славянофильство и народничество представлялись ему сентиментальными. Философия Ницше – чересчур идеалистической, оторванной от жизни. Он желал найти у новых друзей не только острых ощущений, но и некоего подобия веры в идеалы. То есть он верил, будто они верят…
Но вот лишь один из отзывов «благородного рыцаря революции», истинного джентльмена, обаяшки Красина, и не о ком-нибудь – об их Великом Вожде, товарище Ленине: «Ленин не стоит того, чтобы его поддерживать. Это вредный тип, и никогда не знаешь, какая дикость взбредет в его татарскую голову, черт с ним».
Да, нигилизм, как политический, так и нравственный, в то время был чрезвычайно в моде, но бедный, заигравшийся Савва угодил в лапы к таким циникам, по сравнению с которыми его собственный нигилизм казался просто детским лепетом. Базаров отдыхает!
Ну что ты будешь делать с сбесившимся от жира барином, которому, совершенно так же, как и его возлюбленной актерке, до смерти захотелось вонючей говядинки!
А между тем именно в это время судьба послала Савве Морозову небольшое, но весьма серьезное предупреждение. Высшие силы как бы сделали последнюю попытку образумить своего заблудшего сына.
На какой-то актерской предновогодней вечеринке, куда были званы и Савва Морозов, и Горький, последний подарил любовнице экземпляр только что вышедшей поэмы «Человек». Одна только цитата: «Вот снова, величавый и свободный, подняв высоко гордую главу, он медленно, но твердыми шагами идет по праху старых предрассудков, один в седом тумане заблуждений, за ним – пыль прошлого тяжелой тучей, а впереди – стоит толпа загадок, бесстрастно ожидающих его. Они бесчисленны, как звезды в бездне неба, и Человеку нет конца пути! Так шествует мятежный Человек – вперед! и – выше! все – вперед! и – выше!» Жуть берет, как подумаешь, что в эти же годы зарождался Серебряный век русской поэзии, Гумилев писал «Конквистадора», Брюсов – «Одиссея»…
Впрочем, о вкусах не спорят.
Марья Федоровна пришла в восторг от рукомесла своего экзотичного любовника, а более всего – от дарственной надписи. Однако на этой вечеринке Андреева была одета в открытое белое платье, в белых перчатках – и без всякого, даже самого махонького ридикюля. Книжонку спрятать некуда, а в руках таскать рискованно – того и гляди, нарвешься на Савву. Если он прочтет автограф Горького, не миновать скандала!
Она подошла к А.Н. Тихонову, своему доброму приятелю:
– Тихоныч, милый, спрячь это пока у себя, мне некуда положить.
И вдруг – помяни черта, а он уж тут! – рядом оказался Савва. От неожиданности Марья Федоровна выронила брошюрку, стремительно наклонилась – подобрать, однако Савва оказался проворней: успел схватил брошюру, которая, как нарочно, распахнулась на первой странице – и поэтичная, сентиментальная, влюбленная дарственная надпись так и ударила по глазам: дескать, у автора этой поэмы крепкое сердце, из которого прекрасная, обожаемая, единственная на свете Марья Федоровна может сделать каблучки для своих туфель.
