Вилфред взглянул себе под ноги. И только тут не на шутку испугался. Он увидел нечто совсем непохожее на далекую, сказочную панораму. Он увидел тонкий пол и решетку, поддерживающую крылья биплана. Тут он впервые до конца осознал, что летит высоко в небе и лишь жалкие жердочки отделяют его от мирового пространства.
Вилфред подался вперед, ему хотелось, чтобы летчик обратил на него внимание, понял, что он тоже смотрит, видит. Несколько раз он вскрикнул от сладкого ужаса, восторга, торжества, которому нет имени в бедном человеческом языке.
Но летчик его не замечал. Он слегка наклонился к рычагу, а другая рука его словно приросла к аппаратику чуть пониже, с другой стороны. Тут под ними показалось посадочное поле Эттерстада, и Вилфред понял, что Пегу напрягся, готовясь к посадке.
Вилфреда снова пронзил ужас. Это самое опасное, он читал. Полет вдруг представился ему беспечной прогулкой. О, если бы она никогда не кончалась! Холм летел навстречу, Вилфред хотел было зажмуриться, но увидел людей за канатами, запрокинутые белые лица, темную массу тел - они мчались навстречу, ненавистные, страшные. Вот оно, неизбежное. Смерть.
Но мука длилась меньше, чем он ожидал. Первые сильные толчки потрясли машину, и тотчас скорость резко снизилась, и вот машина уже подпрыгивает по твердой земле. Очевидно, он вновь зажмурился, потому что, оглядевшись, заметил, что все вокруг опять выглядит так, как было, когда его вели к аэроплану. Он, качаясь, вышел из машины, все качалось, вертелось перед глазами, земля уходила из-под ног. Охваченный какой-то счастливой усталостью, он опустился на колени. Но вот он услыхал выкрики "ура" - это кричала огромная толпа за канатами. Усилием воли он заставил себя приподняться. Навстречу бежали мать, Кристина, адвокат... Вилфред распрямился, его высвободили из кожаного костюма. Потом опять все куда-то провалилось, и он пришел в себя в объятиях матери, изливавшей поток норвежских и французских слов на всех, кто стоял рядом: на Кристину, адвоката, летчика. Глаза ее горели от гнева, гордости и шампанского.
- Мальчик мой! - истерически всхлипывала она. - Мой любимый мальчик!
Вилфред решительно высвободился из ее объятий и протянул руку летчику Пегу.
- Merci, - выдохнул он. - Merci beaucoup *.
* Спасибо, большое спасибо (франц.).
Тут он заметил, что в шагу ему мокро и холодно. Наверное, это случилось с ним, еще когда самолет поднимался.
- Когда мы поедем домой, мама? - невесело спросил он. Он испугался, что происшедший с ним конфуз обнаружится именно теперь, когда на него устремлены восторженные взгляды толпы.
- Ну, как это было?
- Страшно было?..
- Да, мне было страшно, - вдруг сказал он. Французам перевели его ответ. Дамы радостно заворковали. Но летчик Пегу протиснулся к Вилфреду и вновь пожал ему руку.
- Этот юноша - самый храбрый из всех дебютантов, с какими мне приходилось иметь дело, - спокойно проговорил он. - Он почти все время сидел с открытыми глазами.
Фру Саген и Вилфреда пригласили в посольство, где в честь летчика устраивался прием.
- Как ты думаешь, можно мне улизнуть? - шепнул Вилфред матери.
- Улизнуть?
- Да, мне что-то... - Он поморщился. - Это же рядом с нами, так что я могу сойти, когда мы подъедем.
Мгновение она пристально и озабоченно разглядывала его. Сколько уже раз видела она это выражение, словно туча, омрачавшее юное лицо, - лицо, все больше похожее на то, другое, с которого не сходила мрачная угрюмость.
- Тебе хочется побыть одному? - спросила она.
- Да, вот именно одному. - Он видел, как она разочарована. Точно ребенок!
- Мамочка, я очень огорчен. Из-за тебя.
- Из-за меня? Ну так в чем же дело?
Вновь испытующе озабоченный взгляд, попытка прочитать его мысли. И вдруг Вилфред понял, что не мокрые штаны причиной тому, что ему не хочется в посольство. В небе с ним случилось нечто - какое-то озарение, прояснение.
Тем легче стало посвятить мать в маленькую постыдную тайну, ибо настоящая-то тайна была совсем другая.
- Дай я скажу тебе на ушко.
Фру Саген залилась веселым смехом и украдкой огляделась. Очаровательное простосердечие сына так пленило ее, что ей захотелось с кем-нибудь поделиться. Но она овладела собой и посмотрела сыну в глаза с той же проказливой серьезностью, как в тот раз, когда весенним вечером они забрели в Тиволи.
