— Жена здорова, — отвечает Пиннеберг. — У нас теперь мальчик.
— О господи! В самом деле? — Яхман крайне изумлен. — Мальчик! Ишь как быстро у вас это получилось. Неужели вы можете позволить себе ребенка? Завидую!
— Позволить-то как раз не можем, — отвечает Пиннеберг. — Но если б только это решало дело, тогда бы наш брат вообще не обзаводился детьми. А теперь уж деваться некуда.
— Верно, — говорит Яхман, а сам определенно пропустил все мимо ушей. — Постойте-ка, Пиннеберг, постойте! Вот книжный магазин, посмотрим, что тут на витрине…
— Зачем?.. — недоуменно спрашивает Пиннеберг.
— Весьма поучительная книга! — нарочито громко произносит Яхман. — Узнал из нее кучу интересного. — И шепчет: — Взгляните налево. Только незаметно, совсем незаметно.
— Зачем?.. — снова спрашивает Пиннеберг, и поведение Яхмана начинает казаться ему очень загадочным, а сам Яхман — очень изменившимся. — Что я там увижу?
— Видите того толстого седого старикана в очках, со всклокоченной бородой?
— Ну, вижу, — отвечает Пиннеберг. — Вон он идет.
— Вот и отлично, — говорит Яхман. — Не спускайте с него! глаз. Разговаривайте со мной как ни в чем не бывало. Только не называйте имен, а тем более — мое имя. Рассказывайте что-нибудь!
«Что случилось? — проносится в голове Пиннеберга. — Что ему надо? И о матери ни слова не сказал».
— Да говорите же что-нибудь, — наседает Яхман. — Рассказывайте! Ведь это просто нелепо: идут двое рядом и молчат. Это бросается в глаза.
«Бросается в глаза? — недоумевает Пиннеберг. — Кому?»— И вслух:
— Отличная стоит погода, вы согласны, господин… И едва не назвал его по имени.
— Поосторожнее, брат, — шепчет Яхман, и нарочито громко: — Да, погода и вправду хоть куда.
— Но дождичек все же не повредит, — продолжает Пиннеберг, задумчиво рассматривая спину седого господина, идущего на три шага впереди них. — Суховато все-таки.
— Да, дождичек не повредит, — сразу же соглашается Яхман. — Только не в воскресенье, как по-вашему?
— Нет, конечно, нет! — отвечает Пиннеберг. — Только не в воскресенье!
И тут он чувствует, что иссяк, решительно иссяк. В голову ничего не приходит. Он искоса взглядывает на Яхмана и замечает, что тот уже не пышет здоровьем, как прежде. И еще он замечает, что Яхман тоже напряженно вглядывается в спину седого господина, идущего перед ними.
— О боже, да говорите же что-нибудь, Пиннеберг, — нервничает Яхман. — Ведь есть же у вас что рассказать. Когда я встречаю знакомого, с которым не виделся полгода, у меня всегда находится что рассказать.
— А сейчас вы сами назвали меня по имени, — констатирует Пиннеберг. — Но куда, собственно, мы идем?
— К вам, куда же еще? Я иду вместе с вами.
— Тогда нам нужно было свернуть налево, — замечает Пиннеберг. — Я живу теперь в Альт-Моабите.
— Ну, так чего же вы не свернули? — сердится Яхман.
— Я думал, нам нужно идти за тем седым господином…
— Ах ты, боже мой! — говорит Яхман. — Неужто до вас еще не дошло?
— Нет, — признается Пиннеберг.
— Так вот, идите в точности так, как если бы вы шли домой. После я вам все объясню, а пока разговаривайте со мной.
— Тогда нам опять налево, — замечает Пиннеберг.
— Ну и прекрасно, ну и идите себе налево, — сердится Яхман. — Как поживает ваша супруга?
— У нас родился мальчик, — в отчаянии говорит Пиннеберг. — Жена здорова. Не могли бы вы мне объяснить, что, собственно, произошло, господин Яхман? Я чувствую себя болваном.
— О господи, надо ж было назвать мое имя! — кипятится Яхман. — Теперь он наверняка пойдет за нами. Вы уж теперь хоть не оглядывайтесь, милейший!
Пиннеберг — ни звука, Яхман после вспышки — тоже ни звука. Они проходят квартал, затем, свернув за угол, — еще квартал, переходят улицу — и вот они на пути, которым Пиннеберг всегда ходит домой.
В светофоре красный свет, придется подождать.
— Вы еще видите его? — тревожно спрашивает Яхман.
— Но ведь вы же не велели… Нет, я его больше не вижу. Он еще раньше прошел прямо.
— Ах так! — произносит Яхман, и в голосе его слышится облегчение. — Стало быть, я опять ошибся. Порою мне мерещатся призраки.
— Так не объясните ли вы мне, господин Яхман…— начинает
