А затем произошло то, чего я никак не предполагал. Блудный извлек из "фирменного" пакета свою собственную рукопись, налил ещё по стакану и стал читать, аппетитно попыхивая сигареткой.
Речь в его рассказе, в принципе, шла о том же – а о чем ещё?
Только он познакомился со своей возлюбленной в автобусе, когда возвращался домой пьяный и прикорнул у неё на коленях. И писал он замысловатыми фразами, которые учительницы литературы считают
"прекрасный русским языком". Сразу было видно, что с Хемингуэем он ещё не знаком, а больше налегает на Ремарка.
После клешей основным содержанием жизни становились диски, также именуемые пластАми или рекордАми, и сопутствующие товары: сигареты
"Филипп Моррис", жвачка, "фирменные" пакеты, очки-макнамары в виде капель с двойной дужкой, ботинки на платформе и т. п. (О джинсах разговор особый.) Одним словом, главным занятием становилась фарцовка, грубо говоря, спекуляция.
Казалось бы, что возвышенного может быть в покупке товара с последующей перепродажей по завышенной цене? На этой элементарной операции держится вся мнимая сложность современного мира, похожего на игровой автомат. Примитивная страсть к наживе и вменялась в вину фарцовщикам их идейными противниками: педагогами, публицистами, гонителями в погонах и без погон. Всё так, но критика этих штатных и внештатных моралистов была недобросовестной. Ибо деятельность истого фарцовщика носила почти романтический характер и зиждилась, прежде всего, на поклонении западной культуре и её музыкальным достижениям.
Истинный дискоман перепродавал, выменивал и описывал диски не для того, чтобы как можно больше нарастить свой капитал, а для того, чтобы воплотить его в самых малодоступных альбомах, магнитофонах, колонках, ну и джинсах, разумеется. Когда при кооперативах речь зашла собственно о капитале, то куриные окорочка стали предпочтительнее дисков, а торговцев мешковым сахаром никому не приходило в голову называть фарцовщиками.
Не будем распускать ностальгические нюни и в тысячный раз повторять все эти байки про записи рок-н-ролла "на костях" – то есть, на целлулоидных негативах рентгеновских снимков, про все эти поверхностные гонения, лишь придающие нашему хобби волнующую конспиративность – то главное, чего лишен современный коллекционер.
Набросаю лишь несколько личных впечатлений, никоим образом не противоречащих канону "ретро".
Впервые я ознакомился с поп-музыкой ещё в эпоху моего преклонения перед Рафаэлем, в четвертом классе средней школы. Старший брат Миши
Белого записал мне на ленту "тип два" (что-то вроде намагниченной наждачной бумаги) два диска со своей кассеты, переписанной, в свою очередь, с другой, и так далее, то есть, представлявшую собой третью или четвертую, но ещё не худшую запись. На одной стороне моей новой пленки был какой-то очень ранний "Битлз", а на другой – "Роллинг стоунз" того же незрелого периода.
Должен признаться, что я не сразу сделался фанатиком этой музыки, как с гордостью утверждал позднее, но заметил, что битлы местами поют очень мелодично и жалобно, а вовсе не вопят, как утверждали взрослые. Поскольку жалобность являлась главным достоинством молодежной песни, я постепенно усваивал из новой записи именно такие произведения и быстрые рок-н-роллы (точнее – шейкА), приучаясь к непривычному и, прямо скажем, диковатому звучанию.
Среди быстрых произведений или шейков особенно ценились такие, которые начинались отрывистым отсчетом "One! Two! Three! Four!" и во второй половине содержали длинный пронзительный визг. Два эти критерия были настолько желательны, что один из стариков, отслуживших в армии, умудрился присоединить к своей магнитофонной приставке "Нота-М" микрофон и записать перед одной из песен собственным голосом: "Ван, чу, фри!" После чего ценность звуковой дорожки значительно повысилась.
Настоящим откровением стало для меня сообщение Белого, что роллинги, оказывается, правильно называются не просто "зе роллинг", а "зе роллинг стонс". Эта дополнительная сложность названия производила впечатление. По аналогии я решил, что и "Битлз" называются полностью "Зе Битлстон", и довольно долго придерживался этого заблуждения.
