Мальчик на качелях - страница 68

– Это недоразумение! – истерично продолжал Маркин. – Я не думал никого ранить... не хотел... Оказался здесь случайно... Это ошибка... Я хотел взять что-нибудь на память. – Мысль показалась ему спасительной, и он ухватился за нее. – Да-да, хотел взять какой-нибудь пустячок... Вы же в курсе, мы с Иваном Матвеевичем были друзьями, много лет знали друг друга. Я вам рассказывал, Владимир Николаевич. И супругу его, покойную Елизавету Максимовну, тоже знал...

Можно себе представить, чем он закончит речь в собственную защиту!

– Не паясничайте, Олег Станиславович, – прервал его я. – Нам известно, зачем вы явились сюда.

Он осекся и, склонив голову набок, напряженно ждал, что я скажу.

– Ваша племянница сообщила много интересного и о вашей записке и о той первой копии, которую снял для вас два года назад Юрий Вышемирский...

– Стерва! Стерва! – взвыл Маркин и затопал ногами. – Грязная тварь! Неблагодарное животное! Дрянь! Дрянь! Дрянь!

У этого брызжущего слюной, дрожавшего от бессильной ярости существа не осталось ничего общего с тем благообразным живым старичком, которого недавно я встретил в вестибюле музея. Даже аккуратная, с густой проседью бородка сейчас агрессивно топорщилась, как иголки на спине ехидны, а глаза за стеклами очков источали одну только злобу.

Маркин разошелся не на шутку. Пришлось остановить поток оскорблений.

– Поберегите эмоции, вы еще успеете выяснить отношения с племянницей, – сказал я, и он замер, снова свесив голову набок. – Что же касается пустячка, как вы, Олег Станиславович, не совсем удачно выразились, то актом экспертизы установлено, что олеографии, которые вы пытались украсть, относятся к прошлому веку, а автор их – Гюстав Доре, известный французский рисовальщик девятнадцатого века.

– Я не знал, не знал... – встрепенулся он.

– Позвольте вам не поверить. – Я взял протянутый Логвиновым лист серой бумаги. – Вот заключение, подписанное вами двадцать лет назад. Вы осматривали коллекцию и собственноручно составили этот документ. В нем работы Доре вообще не упоминаются. Между тем в любом музее для них всегда найдется самое почетное место.

– Под этим документом есть и другие подписи, – огрызнулся Маркин.

– Правильно. Коробейникова и ныне покойного Шустова. С Коробейниковым ясно: вы взяли на себя заботы по осмотру и оценке картин, и он, полностью доверяя вам, не видев коллекции, зная ее только с ваших слов, заочно подписал акт. А Шустова убедили две ваши подписи.

– Откуда вы знаете?

– Коробейников сам сообщил нам это.

– Черт бы побрал этого идиота! – Маркин почти без сил опустился в кресло. Он явно сдавал позиции. – Видели они коллекцию или нет – не вижу особой разницы. Я добросовестно определил подлинность картин, рисунков и акварелей...

– Разница есть, – возразил я. – Вы не включили в список гравюры Доре. Потому что ни Елизавета Максимовна, ни тем более Иван Матвеевич и Юрий не подозревали, что всегда стоявшие особняком от коллекции гравюры относятся к прошлому веку. Еще тогда, двадцать лет назад, у вас уже была мысль поживиться за счет коллекции Вышемирских.

– Вышемирских, Вышемирских! – передразнил меня Маркин. – Это коллекция Сомова! В крайнем случае его дочери! Но никак не Вышемирских!

В этих словах было столько неприкрытой злобы, что я невольно подумал о том, как долго, должно быть, она копилась в нем.

– Этот проходимец, баловень судьбы женился на Лизе, на девушке моей мечты, на девушке, отец которой предрекал и одобрял наш союз. Перед смертью он лично мне говорил, что спокоен, пока рядом с Лизой нахожусь я. Но тут явился Вышемирский, и все пропало. Он заморочил ей голову, стал ее мужем, стал отцом ее ребенка. А я? Мне досталась роль друга семьи! Мало того, в один прекрасный день он соизволил сделать мне замечание, что я слишком часто бываю у них дома. У них! Вы слышите?!. Я терпел, молча терпел. Потом он стал хозяином коллекции. По какому праву? По праву мужа? Он ни черта не понимал в живописи. Самонадеянный осел! Книжный червь! Для него коллекция была и осталась кучей хлама! Он держал ее как память, только и всего! А я? Я, знавший каждое полотно чуть ли не с детства, знавший каждый мазок на картинах, знавший их подлинную ценность, – я снова был на вторых ролях! Это вы называете справедливостью?! – Маркин яростно вскинул голову. – Этот человек испортил мне жизнь, искалечил меня, разрушил все надежды и планы, из-за него я стал никчемным, жалким, одиноким стариком. Я ненавижу его! Не он, а я должен был стать мужем Лизы, и коллекция по справедливости моя! Моя! Вышемирский и после смерти остался моим должником. Да, я пришел, чтобы забрать то, что должно принадлежать мне! Пусть не по закону, по совести!