– Он шутит, – сказал Вышемирский, обращаясь к Васильеву почему-то с неприязнью. – Нам пора, Андрей Иванович. До свидания.
Васильев не мог вникнуть в суть происходящего.
– Нет, ты подожди! – возмутился тем временем высокий и смачно выругался. – Хороши шутки! Я «Литературную газету» тоже читаю – знаю, как шутят. – Он искоса посмотрел на Васильева, как бы приглашая его принять участие в разговоре. – Сам посуди, дядя. Разве настоящие друзья так поступают? Пошли мы с ним на скачки. Скинулись по трешке на тотализатор, купили четыре билетика и вина на два рубля. Вместе пили, вместе чебуреками закусывали. Смотрим, на восьмом заезде Арифмометр приходит первым, а в девятом у самого финиша Купидон вырвался вперед. На одну голову. А мы на эту самую голову и ставили, все четыре билета. Выдачи двадцать один рубль. Итого: восемьдесят четыре карбованца. Ну, что, неправильно считаю, а, Юра?
– Помолчи, – просительно вымолвил Вышемирский.
Высокий безмятежно расхохотался, оскалив крепкие влажные зубы.
– Может, я вру? Или, может, ты мне в морду дашь, а? – Он снова обратился к Васильеву. – Вот такие дела, дядя. Графья-то, выходит, познаются в беде. Вместе в школе учились, на соседних партах сидели. Арифметику тоже вместе проходили. А теперь этот Монте-Кристо свою теорему придумал. Вроде как вино покупал я на свои денежки, а на тотализатор только рубль кинул. И не я, а он билеты покупал. И лошадок тоже он выбирал. А денежку, знаешь, как делит? Пропорционально вложенным паям. Во дает! – Высокий хлопнул Васильева по плечу. – Он у нас вообще фантазер, этот граф, но я его прощаю. Мне не привыкать. Только вот что: на ипподром вместе пришли? Вместе. Вот и отдай долю.
Васильев сбросил руку, которую высокий «забыл» убрать с его плеча.
– Юра, вы ничего не хотите сказать? – спросил он.
– Ладно, дядя, – с наигранным добродушием сказал высокий. – Я разве не понимаю. Встреча старинных корешей. Поговорить надо, поделиться планами на будущее. Я не мешаю – делитесь.
– Это мой знакомый – Евгений, – представил высокого Юрий. – Пойдемте, я провожу вас немного.
– Проводи, проводи, знакомый, – снисходительно разрешил высокий и вместе с ними пошел вдоль освещенной фонарями улицы.
Юрий сосредоточенно смотрел под ноги и молчал. Гнетущее ощущение недосказанности сковывало Васильева.
– Что же вы молчите? – спросил он.
– Спой, светик, не стыдись, – тут же съязвил высокий, подтолкнув Вышемирского плечом.
– Я ждал вас, – стараясь не обращать внимания на высокого, сказал Андрей. – Над рассказом еще надо работать.
– Слышь, Юр, работать надо, – вмешался высокий. – Ты почему не работаешь над рассказом?
Васильев почувствовал, как, вытесняя многочасовую усталость, в нем закипает злость. А высокий самодовольно продолжал:
– Смотри, Юрка, не надорвись. Ведь что такое писатель? Сидит себе, желтеет под настольной лампой, бумагу марает. Годы идут, а он все сидит. Посмотрит однажды в зеркало – ага, уже седой и напополам лысый. Старость, значит, подошла. Пора итоги подбивать. А кроме фамилии в черной рамочке ему ничего и не светит. Верно я говорю, Юр?
Вышемирский ускорил шаги, но высокий не отставал.
– С другой стороны возьмем. Что они пишут? Ты, дядя, думаешь, правду? Шиш с маслом! Кто-кто, а я знаю. Вы вот думаете, что Женька – дурак, я ведь знаю, и вам невдомек, что знаю я, о чем вы тут секретничаете. В курсе я, понятно? Хмырь этот, что дружком меня называет, рассказ про меня накатал.
– Не смей, Зотов! – срывающимся голосом крикнул Вышемирский.
Васильев же остановился от неожиданности: «Зотов! Тот самый!»
– Ты не стесняйся, я не в обиде, – юродствовал Зотов, входя во вкус. – Писать не стеснялся? Вот и расскажи интересующемуся товарищу, как ты мне по шее накостылял. На бумаге, конечно. Что? Не слышу. Как это называется? Реализм, что ли? Я, знаешь, так и подумал, когда писульку твою у тебя в комнате нашел. Читаю и глазам не верю. Это когда же было, товарищ граф? В каком сновидении вы мне по шее дали? Э-э, Юра! Не с твоим хилым здоровьем в мстители записываться. Щелчка ему, видите, жалко стало. Так вот что: давай делить выигрыш, да пойду я домой. Скучно чего-то с тобой стало.
