— Кто ее терапевт? — спросил я, полагая, что знакомый человек сможет лучше подготовить девочку к тому, что ей предстоит.
— У нее нет врача, — ответил Стен. Это были тревожные новости.
— Нет врача? А где она живет? — спросил я.
— Мы действительно не знаем. Она воспитывается в чужой семье, но обвинитель и Департамент защиты детства и семьи держат ее местонахождение в секрете, поскольку ее жизнь в опасности. Она знала подозреваемого и подтвердила это в полиции. Он является членом какой-то банды, и угроза вполне реальная.
Рассказ Стена не сулил ничего обнадеживающего.
Я выразил сомнение, можно ли считать четырехлетнюю девочку полноценным свидетелем, показаниям которого на самом деле можно доверять. Я знал, что даже если девочка «опознала» преступника, в суде это вполне может быть поставлено под сомнение. Наша память устроена так, что в ней могут быть пробелы, и эти пробелы могут заполняться чем-то ожидаемым. Что же можно услышать от ребенка, которому четыре года, относительно события, имевшего место тогда, когда ему было три. Если у прокурора не будет поддержки, грамотный адвокат сможет доказать, что «опознание» Сэнди не заслуживает доверия.
— Она знала его, — повторил Стен. — Она говорила это сразу же и потом идентифицировала его в полиции по фотографиям.
Я спросил, есть ли какие-то другие доказательства, предполагая, что, возможно, в этом случае будет не обязательно привлекать к делу Сэнди и я попытаюсь убедить прокурора не рисковать здоровьем ребенка.
Стен объяснил, что другие доказательства действительно были. Преступник оставил на месте убийства многочисленные следы. Следователи видели, что вся одежда мамы девочки в крови. Совершив преступление, мужчина скрылся, но когда его арестовали, кровь все еще была на его ботинках.
— Так почему же так необходимо, чтобы Сэнди выступала свидетелем? — спросил я.
Стен сказал, что над этим думают. Он сказал, что они надеются отложить слушание до тех пор, пока будет возможно получить ее свидетельство в суде. Он продолжал описывать детали убийства, госпитализацию девочки (поскольку она тоже была ранена) и то, как потом она оказывалась то в одном доме, то в другом.
Слушая все это, я размышлял, надо ли мне ввязываться в это дело. Как всегда, я был очень занят. Кроме того, в суде я чувствую себя очень некомфортно и терпеть не могу законников. Но чем больше Стен говорил, тем меньше я мог поверить в то, что слышал. Люди, которые, казалось бы, должны были стремиться помочь Сэнди, понятия не имели о том, какое действие оказывает на ребенка психологическая травма. Я начал чувствовать, что эта девочка заслужила, чтобы хоть кто-то занялся этой проблемой.
— Ну, хорошо, — сказал я. — Давай еще раз рассмотрим ситуацию: трехлетняя девочка видит, что ее мать изнасиловали и убили. Девочку тоже полоснули по горлу дважды и оставили умирать. Она находится совершенно одна в квартире с телом мертвой матери в течение одиннадцати часов. Затем ее везут в больницу и раны на ее шее зашивают. В больнице врачи рекомендуют проверить состояние ее психики и полечить. Но когда ее выписывают из больницы, то определяют как круглую сироту в приемную семью под опеку государства. Социальный работник не думает, что ее нужно показать специалисту в области психического здоровья. И, несмотря на рекомендации врачей, никто не считает нужным показать ее психологу (или психиатру), и она не получает никакой помощи. В течение девяти месяцев девочка переходит из одной семьи в другую, и никто не знает о том, что она пережила, потому что она сама об этом молчит. Правильно?
— Да, полагаю, так оно и есть, — подтвердил он, видимо, чувствуя, как ужасно все это звучит, сказанное напрямую.
Я спросил, как давно им стало известно про эту девочку. Оказалось, что сразу же после убийства, и вот только теперь, за десять дней до слушания в суде, об этом деле вспомнили. Стен сказал, что подобное дело получает общественную огласку, когда слушается в суде. У них в офисе завал работы, и сотни случаев ждут своей очереди.
В общем, странно, но в годы, когда я вплотную занимался вопросами психического здоровья детей, я мало сталкивался с Системой защиты интересов детей, как и с ювенальной юстицией, несмотря на то, что более 30 % детей, которые появлялись в нашей клинике, имели отношение к этим службам. Учреждения подобного рода, как и мнения относительно их полезности, были слишком разнообразны и многочисленны. И, как мне уже пришлось узнать, детям это совершенно не шло на пользу.
