17 ноября Карл VIII вошел во Флоренцию и при этом совершил тактическую ошибку, расквартировав войска в черте города. Хотя флорентийцы в большинстве своем воспринимали французов как освободителей, очень скоро между горожанами и солдатами разгорелся конфликт. «Многие сделались врагами своим французским постояльцам», — как позже в пьесе «Клиция» будет вспоминать Макиавелли. На дипломатическом фронте творилась полная неразбериха. Пиза — главный флорентийский порт — взбунтовалась и сдалась на милость короля, который использовал город как пешку в непростых переговорах с властями Флоренции. Однако все это, а также непомерные денежные притязания не могли скрыть боязни короля оказаться взаперти в этом городе. В любом случае он намеревался двигаться дальше — в Неаполь. После разгоряченной перепалки с флорентийскими послами он уступил, снизив размеры контрибуции, пообещал по завершении кампании вернуть Пизу Флоренции и до конца месяца покинуть город. Но впоследствии слово не сдержал.
Между тем политическая и государственная обстановка во Флоренции переворачивалась с ног на голову. После бегства Медичи парламент учредил балью, которой надлежало пересмотреть конституцию. Предложенные изменения, причем весьма незначительные — по сути, означавшие возврат к конституции до 1434 года, упразднение Совета Ста, Совета Семидесяти и прочих нововведений Медичи, — вызвали бурное негодование, поскольку многие сочли их лишь попыткой бывших олигархов вернуть себе власть. Многочисленная оппозиция вынудила балью принять более радикальные изменения, в результате чего были упразднены не только законодательные органы Медичи, но и ряд других, издавна существовавших политических институтов, а также учрежден Большой Совет (Gran Consiglio), состоявший из представителей самых разных слоев общества.
Подобные беспрецедентные изменения возымели для Флоренции драматические последствия, причем не столько потому, что вновь созданный орган получил право избрания должностных лиц и был наделен высшими законодательными полномочиями, сколько из-за своего состава. Любой гражданин, чей отец, дед или прадед занимал государственную должность (их называли seduto) или же был избран (veduto), но затем отстранен от должности вследствие тех или иных ограничений (divieto), получил наследственное право заседать в Tre Maggiori — всего таких набралось около трех тысяч человек. Однако с конца XIV века шесть из восьми приоров, как и Гонфалоньер справедливости, происходили из одной из семи больших гильдий Флоренции, тогда как из четырнадцати малых гильдий — только двое.[11] К тому же были семьи, члены которых в течение XV века неизменно занимали высшие посты в городе, тогда как те, кто не входил в число приближенных к Медичи, хотя и состоял в большой гильдии, побеждали на выборах лишь изредка.
Теперь представители средних слоев приблизились к тем, кто прежде имел больше политических свобод. Таким образом, влиятельные члены Большого Совета фактически создавали разнородную аристократию. Причем все члены Совета понимали, что государственный орган, постоянно находящийся у власти, невозможно запугать или шантажировать и тем самым повлиять на него, разве что с величайшим трудом и лишь при исключительных обстоятельствах. Видные семейства, привыкшие монопольно распоряжаться властью, вдруг, к своему ужасу, обнаружили, что положение дел изменилось. Тем не менее поначалу Большой Совет устраивал всех, поскольку совмещал идею многопартийного правительства (govemo largo) с включениями представителей аристократии.
Вдохновителями новой конституции стали Венеция и Джироламо Савонарола. В XV веке Венеция служила истинным примером республики, и не только для Флоренции. Гуманисты, такие как Поджио-Браччолини, считали ее эталоном аристократического государства, но именно это и вызывало недоверие флорентийцев, явно не жаловавших всего, что отдавало патрицианством. И все же факт того, что Медичи удавалось манипулировать политикой в городе, ясно показал ограниченность прежней конституции. Венецианская республика, обладавшая хорошо отлаженной системой сдержек и противовесов, казалась не самым худшим вариантом, не позволявшим феодализму вновь утвердиться де-факто, а создание Совета Восьмидесяти (Ottanta), в общих чертах повторявшего венецианский Сенат, стало очередным шагом в этом направлении. Однако Венеция столетиями разрабатывала свою конституцию методом проб и ошибок, и в любом случае Совет Восьмидесяти обладал куда меньшими полномочиями, чем Сенат. Основное препятствие состояло в том, что жители двух республик сильно отличались по характеру. Как лаконично утверждала одна поговорка тех времен: «Венецианцы — это хорошие бочарные клепки, а флорентийцы — плохие». Конституция Венеции предполагала всеобщее политическое единство и сотрудничество, которых флорентийцам, по-видимому, недоставало.
