На следующий день провели комсомольское собрание. Секретаря бюро ВЛКСМ Петку Лантуха Макей назначил своим заместителем по комсомолу. Лантух больше, чем кто‑либо другой, подходил к роли вожака молодежи.
Собрание проводили прямо под открытым небом. Лантух стоял прямой, серьёзный. Оля Дейнеко словно впервые видела его таким и опять, как тогда, у Марии Степановны, она подумала, что готова идти за этим крепышом хоть на край света. Лантух словно стал выше. Вот он поднял руку:
— Товарищи!
Голос у него звонкий, задорный. Он зовет комсомольцев к борьбе.
— Крови не пожалеем за нашу Родину! Мы, комсомол! цы, всегда были верными помощниками родной партии. Теперь нас партия зовёт к борьбе с немецким фашизмом.
Макей толкает Сырцова локтем:
— Слышишь?
— Молодец.
Строительство землянок подходит к концу. Меж сугробов снега поднялись невысокие сосновые коробки. Над ними круто поставлены стропила. Они покоятся на перекладине, лежащей на двух мощных столбах–рогатинах. Эти столбы, словно атланты, заложившие за голову руки, держат на своих плечах всю тяжесть небосвода. Столбы–рогатины удерживают тяжесть перекрытия землянки.
— Дворцы, товарищ командир! — уверяет Коля Захаров.
Макей покуривает трубочку и, чуть улыбаясь, критически осматривает каждую деталь.
— Дворцы не дворцы, а добрые землянки.
— Гитлеру бы в этих дворцах жить, — ворчит Демченко.
— Гармонь у него стала хрипеть, — говорит Саша Прохоров Макею. — Не в духе нынче наш Демченко.
— А у меня вон комиссар совсем голос потерял.
Демченко воткнул топор в дерево, выпрямился. В чёрных больших глазах его — осуждение. Макею даже стало неловко. «Эк, разобрало его!»
— Товарищ командир, — заговорил Демченко дрожащим голосом. — Человек и без голоса остается человеком, а гармонь без голосов — чемодан или, скажем лучше, мешок для эн–зэ{Неприкосновенный запас.}.
— Комиссару без голоса тоже нельзя. Кто в тебе сознательность воспитывает? Комиссар. Кто тебя сделает добрым воякой? Опять же комиссар. Ты без него — нуль без палочки, дьявол ты чубастый! Комиссар или парторг, скажем, — это душа партизанского отряда. Ты понял это?
— Конечно, понял, — как‑то вяло отвечает Демченко. Он совсем не понял, за что его отругал Макей и зачем он так много говорил о комиссаре. И парторга Пархомца тут же приткнул. Ему просто было до слёз жаль гармонь — вот и всё.
К нему подошёл Иван Свиягин, обнял его за плечи.
—Ты что, Федя? Брось!
— Гармонь жаль.
— Достанем мы тебе гармошку, — по–своему утешает его Захаров, — нам самим без неё невозможно жить. Кроме того, как никак, у тебя теперь винтовка есть.
Это был тонко рассчитанный ход. Захаров попал в цель: после баяна Демченко ничего так не ценил, как винтовку. Он на дню раза два чистил её, то и дело сдувал с неё пыль и всё спрашивал, хорошо ли она выглядит. При последних словах Коли Захарова Демченко улыбнулся.
— Я сейчас приду, — сказал он.
— Винтовку пошёл проверять, — засмеялся кто‑то добродушно.
— Товарищи строители! — провозгласил Иван Свиягин. — Сюда!
Когда вокруг него собралось человек десять, он предложил в ближайшую боевую операцию достать Феде баян.
Мать Брони Щепанек умерла незадолго до войны и Броня оставалась единственной радостью для отца, еще не старого человека, видного советского работника. В свободные минуты, хотя таких было очень мало, отец гладил её золотистые волосы и молчал, отдаваясь воспоминаниям о прошлом.
— Мне сегодня, папа, Макей письмо прислал, — сказала однажды Броня, прерывая воспоминания отца.
— Что он пишет?
— Окончил школу, собирается заехать к нам в Кличев, — смущённо закончила Броня.
Отец рассмеялся. Броня вспыхнула и почему‑то закрыла лицо руками.
Но началась война. Макей не приехал. Не стало отца — он с группой своих товарищей пал в неравном бою с врагом. Рухнуло всё. Появились чужие люди.
Однажды Броня пришла на могилу отца и её арестовали. Девушку грубо втолкнули в кабинет начальника полиции Макарчука. Над ним висел большой портрет Гитлера. Как она ненавидела этого людоеда! Он её, видимо, тоже ненавидел. С портрета на неё смотрели холодные злые глаза. Броня брезгливо отвернулась и встретилась с глазами живого человека, в которых было не больше тепла. Она отвернулась и от него. Но это был живой человек, и, кроме того, начальник полиции. Громким неприятным голосом он пригласил её сесть:
