Единственное, что можно возразить, — что вся эта история кажется неправдоподобной.
«Нью-Йорк геральд трибьюн» 6 февраля 1928 года сообщает, что в Вене полиция запретила Дибелю выступать. Поговаривали, что он отказался бесплатно выступить перед полицейскими, чтобы доказать свои возможности. «Недавно в Мюнхене он в течение нескольких часов оставался прибитым гвоздями к кресту, курил сигареты и обменивался шутками с публикой».
После 8 апреля 1928 года я потерял след Пауля Дибеля. Но эта история имеет объяснение. В газетах ничего не говорится о сомнительных распятиях. Но объяснение можно найти, обратившись к заявлениям, которые, как предполагается, должны быть понятными, поскольку сделаны в доступной всем форме. Я не считаю их достаточно понятными. Дибель раскрыл свой секрет публике, объяснив, что незадолго до выхода на сцену он расчесывает тело ногтями или каким-нибудь острым инструментом, но осторожно, чтобы не порезаться. На сцене он напрягал мышцы, и прежде невидимые следы расчесываний приобретали кроваво-красный оттенок и часто кровоточили.
Я слышал и о других личностях, которые «раскрывали» свои профессиональные тайны.
Второго марта 1931 года один человек на виду у достаточного числа зевак лежал на кровати, утыканной гвоздями. «Нью-Йорк геральд трибьюн», 3 марта 1931 года: на площади Юнион-сквер отнюдь не восточный маг по фамилии Браунман, живший в совсем не мистическом районе Пелэм-бей в Бронксе, давал представление, организованное журналом «Сайенс энд инвэншн». Этот факир из Бронкса лежал на кровати, из которой выступали 1200 гвоздей. По его приглашению десять человек прошлись по его телу, вдавливая ему в спину острия гвоздей. Он встал, демонстрируя глубокие красные следы, оставленные гвоздями. Вскоре эти следы исчезли.
Такие насекомые, как палочник, способны менять свой облик благодаря то ли возникающим у них мысленным образам, то ли соответствующим качествам веществ, из которых состояли их тела еще в те давние, изменчивые времена, когда насекомые только развивались. Традиционные объяснения защитной окраски и формы имеют, как и в отношении некоторых из таких насекомых, веские основания. Но одно из этих созданий, тасманский палочник, обладает таким мастерством, которое значительно превышает насущные потребности, и, как мне кажется, ему место не Американском музее естественной истории, где я его видел, а в музее «Метрополитен». Этот палочник воспроизводит внешний вид листа вплоть до мельчайших деталей. Обман врагов и выживание не имеют никакого отношения к этому столь поразительному сходству, потому что такие мельчайшие особенности незаметны для любой птицы, если только она не подлетит настолько близко, что демаскирующие характеристики насекомого станут очевидными.
У меня есть сведения, которые я считаю сведениями о птице-стигматике. У нее броская окраска. Эту птицу выдает ее грудка — она настолько ярко окрашена, что начинаешь сомневаться в существовании серьезных доводов в пользу теории защитной окраски, если формы жизни с яркой окраской выживают повсюду и если существование многих из них нельзя оправдать, объясняя, как делал Дарвин, что у некоторых из них окраска предостерегающая.
Вспомним о чувствительности голубей. Я уже рассказывал о голубях, с которыми был знаком. Однажды какой-то мальчик подстрелил голубя, и тушка птицы лежала на виду у других голубей. Они настолько возбудились, что улетали прочь, услышав совершенно невинные звуки, на которые раньше не обращали внимания. Они стали настолько подозрительными, что держались подальше от окон. Так продолжалось целый месяц.
Краснопятнистый филиппинский голубь — красное пятно на грудке — может быть, это пятно осталось как память…
Когда-то (в те давние, изменчивые времена, когда строение тел и оперение птиц еще не сформировались) жили-были голубка-прародительница и ее самец. Бросок ястреба — рана на грудке самца — волнующее чувство сострадания, настолько сильное, что оно оставило отметину на оперении, и эта отметина передавалось по наследству и до сего дня является закодированным напоминанием о маленькой трагедии, которая случилась в древности.
