У окна, за громадным и тяжёлым столом – мраморная плита на бронзовых ножках под вид львиных лап – восседал грузноватый Атталиат. Протомагистр что-то выводил тростинкой-каламом на листе пергамена. Заслышав шорох отодвигаемого занавеса из выделанной кожи, он обернулся. Ничто не дрогнуло в лице Атталиата, ничем он не выдал своих чувств, и всё же выражение стало иным, утратив некую малость – ощущение жизненности. Чудилось, будто душа этого человека уже покинула бренное тело, и оно двигается по инерции, имитируя проявления жизни.
– Всё-таки доискался… – выговорил Мануил. Вздохнув, он отложил калам и откинулся на спинку деревянного кресла. – Да ты присаживайся, сиятельный. Как у вас говорят: «В ногах правды нет…»
Олег почувствовал успокоение – всё-таки он нашёл того, кого искал. Удобно устроившись в кресле, он положил ногу на ногу и сложил руки на колене.
– Катакил – твой человек? – спросил он прямо.
– Ну вот ещё! Василий глуп и умеет только поддакивать. Тайну ему доверить нельзя, умного совета от него тоже не дождёшься.
– Тогда объясни мне одну вещь, «Принцепс», – сказал Сухов. – Зачем?
– А тебе известно куда больше, нежели я полагал, – с уважением затянул Атталиат. – Зачем… Ты же только что из Италии и видел, как там живут-поживают да добра наживают всякие бароны и графы. Даже какой-нибудь ничтожнейший виконт, владеющий вшивой деревушкой, чувствует себя господином, хозяином жизни! А мы? Мы живём в вечном страхе, не зная, что с нами станется завтра, всё изощряемся, угождая базилевсу. Да по какому праву? Кто он такой? Отец Романа жил по колено в навозе!
А видал ты, как живут монахи в той же Италии или в Бургундии? Лотарингии? Штирии? Едят от пуза и сладким вином запивают! Наши же всю свою жизнь Господа молят в голоде и холоде!
– А чего же ты не переедешь в ту же Италию? – поинтересовался Олег. – Купил бы себе виллу на бережку и чувствовал бы себя хозяином жизни.
Мануил грустно вздохнул и покачал головой.
– Не хочу, – сказал он. – Здесь я родился, здесь и умру.
– Тоже правильно. Скажи, а того варяга, Стемида, ты подкупил?
– Стемид? – нахмурился протомагистр. – Ах, да… Признаться, не хотел вымарать руки убийством, но тут случай подвернулся – грех не попользоваться. Уж очень подходящ был этот… как, ты сказал, его зовут?
– Стемид.
– Вот-вот, он самый. Абсолютно продажный, жадный и бессовестный тип. Правда, за тридцать серебряных милиарисиев он не соглашался тебя убить, но вот за тридцать номисм готов был зарезать любого. Олег посмотрел на него, подумал.
– Знаешь, – признался он, – я бы не питал к тебе ничего, кроме лёгкой брезгливости, если бы ты обманом не услал Елену в Рим.
– Да, это было подло, – легко согласился Атталиат. – Надеюсь, она жива?
– Твоими молитвами, Мануил, – усмехнулся Сухов. Атталиат тоже наметил улыбку.
– Объясни и ты мне одну вещь, Олегарий, – сказал он. – Ты-то почему хранишь верность императору? Зачем?
– Это не верность и не преданность, Мануил. Просто я дал слово чести, а честь для воина – всё. Я – воин. Ну что, вечер вопросов и ответов закончен?
– Пожалуй, – кивнул протомагистр. – То, что тебе хотелось узнать, ты вызнал уже, а прочее не слишком интересно…
Кряхтя, он поднялся и подошёл к сундуку-«башенке». Подняв крышку, Атталиат достал оттуда гладиус.
– Не напрягайся, – спокойно сказал он, – поединок я затевать не собираюсь. Я – не воин. Так что позволь мне уйти из жизни подобно достославным предкам…
На глазах погрузнев, состарившись за миг единый, протомагистр подошёл к колонне. Уперев рукоятку меча в желобок, острие клинка он приставил к груди и обнял колонну обеими руками.
– Прощай, враг мой… – пробормотал Атталиат.
– Прощай, «Принцепс», – сказал Сухов. Протомагистр рывком прижался к колонне. «Х-ха!» вырвался воздух из пронзённых легких, и остриё, обагрённое кровью, выступило со спины «Принцепса». Угасающий разум ещё светился в распахнутых жёлто-медовых глазах Атталиата, когда тот опускался на пол, цепляясь за колонну в последнем усилии жизни, но вот померк и он. «Пятый, который первый», заговорщик и предатель, коварный и сильный человек, умер.
