Княжна знала этого — человека?
— Вы понимаете, отец Георгий… просто я сгорела там. Совсем. Дотла. Я ждала, я верила — и сгорела. Вот, наверное, и все.
Священник подошел ближе; узкой, прохладной ладонью тронул плечо княжны.
— Не знаю, Тамара Шалвовна. Сгореть — значит, стать огнем. А что есть огонь? Возможность брать чужое и делать своим? делать — собой? Если так… я ведь следил за вами там, во дворе, и не знал: ужасаться мне или восхищаться? Вы не копируете, ибо на огне нельзя ничего оттиснуть; вы берете и…
— Пожираю? Вы это хотели сказать, отец мой?
— Нет. Я хотел сказать другое. Если и впрямь мы все живем на проценты, дробя часть на части; если мы повторяемся друг в друге, не творя нового, и лишь бесконечно пережевывая старое, как старуха беззубыми деснами мнет корку хлеба…
Княжна ждала.
— Если это действительно так, и нет среди нас учителей и учеников — вы первый настоящий ученик, какой появился за долгие годы. Договорный огонь во плоти. Мы — нити вселенского балагана; вы — кукловод. Пока еще неумелый, неопытный, но мы умеем лишь дергаться, а вы учитесь дергать, и когда научитесь — вам не понадобятся крестники, масти, вся эта мишура, которую мы придумали сами себе, лишь бы скрыть главное: мы даже не куклы. Так — нити, струны треснувшей гитары… Благослови вас Господь, дитя мое!
Отец Георгий отвернулся.
Но скрыть слезы ему не удалось: тень стояла за его спиной, рядом с ним, возле, вокруг, и глаза у тени — маленькой, лысенькой, в кургузом сюртучке — подозрительно блестели.
…Покинув кабинет и оставив княжну в одиночестве, отец Георгий встал в коридоре у окна. Оперся о подоконник. Некоторое время наблюдал, как с ветвей деревьев судорожно облетает желто-красный сентябрь. У ограды верстовыми столбами торчали облав-юнкера. «Обложили», — подумалось невпопад, хотя Гоша-Живчик прекрасно знал: не обложили, а, наоборот, охраняют.
Как же, такая ценность! Мало их осталось, настоящих магов в Законе; а таких, как здесь, на княжеской даче, почитай, и нету вовсе. И теперь, если все пойдет, как писал отставной генерал Дорф-Капцевич, как было указано в депеше губернатора, как задумывал хитрый цвиркуновский голова, оказавшийся ничуть не глупее генералов с губернаторами…
Если все пойдет именно так…
Отцу Георгию было плохо. Очень плохо. Ясное дело, Святейший Синод, Ватикан, столпы ислама и даже мудрые авраамитские рабби в самом скором времени поддержат это начинание. Объявят богоугодным, освятят, предоставив черед власти светской. Искус окажется слишком силен. И это будет началом конца. Конечно, процесс увядания будет долгим, поначалу никто ничего не заметит…
Отец Георгий вытер вспотевший лоб. Жаль, полковник Джандиери, высмеивая газетных писак с их теорией «вампирической связи» между магом и его крестником, не успел понять до конца истинный смысл этой связи. В последние сутки было сказано много важного — но главные слова остались непроизнесенными.
Сколько сил требуется, чтобы из восторженного школяра вырастить вдумчивого студиозуса, затем — уверенного в себе приват-доцента, а там — и мудрого, понимающего профессора, которому заглядывает в рот следующее поколение учеников? А если учение подменяется Договором? калькой с учителя, наложенной на ученика?!
Что тогда?
Тогда все усилия по несостоявшемуся обучению достаются даром магу-крестному: дабы использовал по своему усмотрению. Израсходовал на собственные финты, или, говоря официально, «эфирные воздействия». И чем бестолковее крестник, тем больше силы, которую пришлось бы затратить на обучение сего оболтуса, может использовать маг в Законе на свои нужды. Вот почему в крестники, как правило, берут полных бездарей: человек талантливый слишком быстро выходит в Закон, слишком малая часть крестного успевает отпечататься в нем; в итоге, «обученный» по Договору, он и магом-то становится никудышным, и учителю его с того мало толку.
Он, отец Георгий, тому наглядный пример.
А иной пример сейчас сидит в кабинете, забравшись с ногами в кресло. Раз у нее вышло — может, вновь оживет древнее искусство? Только думать, что все зависит от одной девушки — глупее некуда.
