Так как я не мог явиться домой в четыре часа утра, то решил провести остаток ночи в старом, давно заброшенном каменном сарае у околицы. Встречать Новый год среди прелой соломы, конечно, удовольствие небольшое, но мне бы она показалась пуховым ложем!
Однако сарая больше не было. Уж теперь не помню, то ли у него обвалилась крыша, то ли он сгорел. Я стоял и глядел на остатки низких каменных стен. Потом побрел дальше. Когда я думал о том, в кого я превратился, меня разбирал смех. Неужели это я, у которого еще в начале августа карман был полон денег, кто имел два хороших костюма и обедал в приморских ресторанах Палермо? Наконец я отыскал подходящий, укрытый от ветра двор и свернулся в углу клубочком. Едва рассвело, я отправился домой. Под ногами то и дело попадались осколки — на Новый год, согласно обычаю, били тарелки.
Когда я постучал, ответил голос отца, спросившего, кто там, но дверь мне открыла мать.
— Джованнино!
— Да благословит вас господь.
Она обняла меня, но тотчас отшатнулась и бросила испуганный взгляд на отца.
— Да у тебя жар!
Неделю я провалялся в постели. Было не понять, простуда у меня или воспаление легких. Иногда температура снижалась и я видел сидящую подле меня мать. Отец, когда бывал дома, не подавал виду, но он тоже за меня сильно беспокоился.
Мне снилось, что вдруг входят два или три человека и открывают по мне, лежащему в постели, огонь. А я ничего не могу сделать: у меня нет ни сил, ни желания. Когда я впервые встал с постели и сел на стул, мать вынула из сундука для приданого какой-то предмет, завернутый в платок. Я узнал свой пистолет.
— Это еще что такое?
Я объяснил, что у сторожей в деревне — ружья, а у городских — пистолеты. Как у муниципальной полиции. При этих моих словах она вспомнила, что приходил и про меня спрашивал Джуваннаццу. Это был самый старый из наших полицейских. Мы с ним были тезки, но его называли Джуваннаццу, потому что он был толстый, некрасивый, вечно заросший щетиной. Я про себя подумал, что он приходил, наверно, потому, что старшина-неаполитанец прислал обо мне запрос, но, чтобы не вызывать у матери подозрений, сказал, что, вероятно, хотят уточнить мое местожительство.
— Он что, приходил, когда у меня был сильный жар? Я что-то не помню.
— Да при чем тут жар, он приходил первый раз в начале ноября, а второй недели две назад, — ответила мать.
Я промолчал. Взял пистолет, который она оставила на тумбочке, спрятал его под матрас и вновь улегся в постель. Все знали, что Джуваннаццу человек нечестный, но кто мог подумать, что это он — Иуда, которому суждено отдать меня в руки моих врагов.
— Наверно, он на днях еще зайдет, вот я с ним и поговорю, — сказал я. Мать, накрывавшая на стол, кивнула.
— Да, он сказал, что после праздников зайдет.
Значит, мне надо было немедленно сматывать удочки. За обедом я рассказал, что хозяин ждет, что я возвращусь сразу после Епифании,[25] а я и так задержался.
Мать, чуть не плача, умоляла меня остаться, но отец велел ей замолчать.
— Он мужчина. И должен работать.
Но с деревней я решил покончить. Если уж надо скрываться, то буду прятаться там, где мне нравится, — хватит с меня церквей и кладбищ!
В Палермо я приехал готовый на все. Погода была плохая, лил дождь и даже море в тот день не радовало глаз. Но на этот раз я приехал не как турист. Надо было позаботиться о хлебе насущном.
Первым делом нужно было раздобыть деньги. Мне бы хватило самую малость, лишь на самое первое время, чтобы немного оглядеться и спокойно решить, что делать дальше. Я ограбил только три лавки, все в субботу под самый вечер, в центре города. Я входил в помещение или глядел сквозь витрину, оценивал ситуацию, смотрел, где находится касса, что за физиономия у хозяина. Если он выглядел человеком решительным, то отказывался от своего намерения и уходил: я не хотел никого убивать из-за каких-то грошей.
В конце концов за десять минут я управился во всех трех: колбасной лавке, магазине готового платья и в большом баре. За исключением магазина, где, кроме меня и хозяйки, никого не было, в двух других местах был народ, но посетители ничего не заметили: два словечка решительным тоном, деньги в карман — и быстрым шагом, но только не бегом, к выходу! Вернувшись в пансион, где снял комнату, я пересчитал ассигнации: теперь два-три месяца я мог прожить без хлопот. Мае больше и не надо было.
