И Раиф-эфенди, по-видимому, тоже привязался ко мне. Во всяком случае, я не замечал теперь у него настороженности и застенчивости, с которыми он встречал меня, как и всех других, в первое время нашего знакомства. Бывали, однако, дни, когда он вновь замыкался в себе. Глаза его тогда сужались, тускнели, теряли всякое выражение, на все вопросы он отвечал сухим, исключающим фамильярность голосом. В такие дни у него не шла работа. Он то брал ручку, то откладывал ее в сторону и мог часами сидеть, уставившись в разложенные перед ним бумаги. Я понимал, что в эти минуты он находится совсем в другом месте, куда не хочет никого пускать, и не навязывал ему своего общества. Только беспокоился за него, зная, что приступы хандры, по странному совпадению, как правило, кончаются у него болезнью. Причину этого мне удалось выяснить довольно скоро, при весьма грустных обстоятельствах. Расскажу обо всем по порядку.
Как-то в середине февраля Раиф-эфенди опять не явился на службу. Вечером я отправился к нему домой. На мой звонок вышла Михрие-ханым.
- А, это вы? Пожалуйста. Он только что задремал. Но, если хотите, я разбужу его!
- Что вы, что вы, не надо! Как он себя чувствует? Она проводила меня в гостиную и предложила сесть.
- У него небольшой жар. Жалуется на боль в животе. Но самое худшее, сынок, - сказала она жалобным голосом, - он совсем не думает о себе. Он ведь не ребенок… По всякому пустяку нервничает… Не знаю, что с ним происходит. Какой-то нелюдимый стал, и двух слов из него не вытянешь. Уходит куда-то, шатается по холоду, а потом вот лежит, болеет…
Тут из соседней комнаты послышался голос Раифа-эфенди. Михрие-ханым побежала к нему. Я был в недоумении. Кто бы мог подумать, что человек, который педантично заботится о своем здоровье, ходит в теплом белье и кутается в шарф, поведет себя так легкомысленно?
- Он, оказывается, проснулся, услышав звонок, - сообщила Михрие-ханым, появляясь в гостиной. - Проходите, пожалуйста!..
Вид у Раифа-эфенди был, прямо сказать, неважный. Лицо пожелтело, осунулось. Дышал он учащенно и тяжело. В его детской улыбке на этот раз было что-то вымученное, напряженное. Спрятанные за стеклами очков глаза провалились еще глубже.
- Что с вами, Раиф-эфенди?.. Дай бог вам быстрейшего выздоровления!..
- Спасибо, - с трудом промолвил он хриплым голосом и сильно закашлялся.
- Вы простудились? - спросил я, подавляя тревогу. - Продуло, вероятно?
Он долго лежал неподвижно, уставившись на белое покрывало. От стоявшей в углу между кроватями маленькой чугунной печки так и веяло жаром. А он, видимо, все никак не мог согреться.
- Где-то простудился, - проговорил он, натягивая одеяло до подбородка. - Вчера после ужина вышел немного прогуляться…
- И куда же вы ходили?
- Просто так бродил. Нашло вдруг что-то на меня… Захотелось развеяться…
Я был удивлен. Раиф-эфенди никогда еще не жаловался на хандру.
- Видно, загулялся. До самого сельскохозяйственного института дошел. Потом еще дальше - до Кечиорена… (Кечиорен - пригородный район Анкары) Знаете, там такой крутой спуск - не захочешь, побежишь. Я вспотел, расстегнулся. А на улице было ветрено, шел мокрый снег. Вот меня и продуло…
Выбежать среди ночи из дому, часами бродить по пустынным улицам под снегом, да еще распахнувшись? Никак не ждал я такого от Раифа-эфенди.
- Что же на вас нашло? - спросил я.
- Да так, ничего особенного, - смутился он. - Бывает иногда, нападает блажь. Хочется побыть одному. То ли шум в доме надоедает, то ли скука привязывается. - И тотчас же, будто испугавшись, что сказал лишнее, быстро добавил: - Скорее всего, годы берут свое. А дети, семья тут ни при чем.
За стеной опять послышался шум, громкие голоса. В комнату вошла старшая дочь, только что вернувшаяся из лицея. Она наклонилась и поцеловала отца в щеку.
- Как чувствуешь себя, папочка?
Потом, поздоровавшись со мной, пожаловалась:
- Никакого сладу с ним нет, эфенди! Ни с того ни с сего на ночь глядя отправляется в кофейню. А потом продрогнет, промерзнет на улице или в той же кофейне и сваливается. И ведь не в первый раз! Ну что он потерял в этой кофейне?
