Он был такой необычный, черно-красный – ну просто симпатяга. Взяв жука в руки, я показала его Ленке и грустно произнесла:
– Смотри, какой красивый.
– И вправду красивый. Наверно, у нас таких жуков нет. Этот какой-то экзотический. Турецкий, одним словом, местного производства. Дай я его раздавлю.
– Зачем? Жук-то здесь при чем? Он тебе ничего плохого не сделал.
– Он меня раздражает тем, что он турецкий. Если жук турецкий, значит, по национальности он турок, – ни с того ни с сего взъелась Ленка.
– У жуков не бывает национальности. Он просто жук, и все…
Отпустив жука в сторону кустарника, я улыбнулась ему грустной улыбкой и помахала рукой.
– Наверно, у него есть дом, где его ждет жена и маленькие жучки… Зачем их лишать кормильца?
– Затем, что это по меньшей мере несправедливо. Почему у одних есть кормильцы, а у других нет?! Почему одних кормят с ложечки, а другие вынуждены искать пищу сами?! Почему?! Как идет отбор? Почему у одних все, а у других ничего?
– Потому что мы живем не при коммунизме.
– И все же я не вижу справедливости.
– Ты сама не раз говорила мне о том, что наша жизнь состоит из одних несправедливостей.
Отдохнув около часа, мы вновь тронулись в путь.
Ленка все больше и больше висла на моей шее, которая страшно немела от тяжести ее тела. Мои силы были уже почти на исходе, и каждый последующий шаг давался с большим трудом. Я не знала, куда мы идем и в какую сторону нам лучше всего двигаться. Я хотела только одного, чтобы мы вышли на какую-нибудь трассу или просто куда-нибудь, где находятся люди. Я постоянно прислушивалась, но нигде, ни с одной стороны не раздавалось даже и звука. Почувствовав, что силы уже совсем меня покидают и окончательно покинули Ленку, мы расположились у подножия небольшой горы и вновь полезли в сумку за провизией.
– Если я не ошибаюсь, то уже вечер, – изможденным голосом сказала моя подруга.
– Уже вечер, а результата никакого.
– Отсутствие результата – это тоже результат. Главное, что мы покинули этот бордель и нас больше никто не заставит обслуживать клиентов.
– Послушай, Ленка, если бы не ты, у нас бы был мобильник. С телефоном нам бы было намного легче. И какого черта ты разбила его о стену?!
– Я не нарочно, ты же знаешь. Мне кажется, что телефон нам бы ничего не дал. Что толку звонить, если мы сами не знаем, где мы находимся. Ты, по-моему, уже звонила в милицию. Тебе сказали, что выслали оперативную группу.
Едва закончив фразу, Ленка наклонилась, прилегла прямо на землю и принялась плевать кровью. Я с ужасом наблюдала за этой картиной, лихорадочно размышляя о том, чем я могу помочь и что я должна для этого сделать.
– Лен, ты что?! Ты что?! У тебя прямо какое-то внутреннее кровотечение…
– Я не знаю, что это такое, – с трудом отдышалась Ленка и побледнела еще больше.
Увидев, что уже начинает темнеть, я положила Ленкину голову себе на колени и принялась гладить подругу по волосам.
– Леночка, все будет хорошо. Вот увидишь, все будет хорошо. Просто ты очень устала, и тебе надо обязательно отдохнуть. За ночь ты наберешься сил, немного окрепнешь, а утром мы вновь тронемся в путь.
– Куда?
– Что куда?
– Я спрашиваю, в какую сторону мы тронемся? Ведь мы даже не знаем, куда нам надо идти. Так мы можем бродить целую вечность, пока у нас не закончится еда.
А затем мы умрем в этих горах с голоду или нами поживятся дикие звери.
«Кажется, Ленке стало совсем хреново, – подумала я. – И морально и физически».
– Не говори ерунды. Все будет нормально. Вот увидишь, все будет нормально. У меня предчувствие. Скажи, тебе стало хуже?
– Не знаю. Тело словно не мое.
Как только стало совсем темно и наступила самая настоящая ночь, я прилегла рядом с Ленкой и взяла ее за руку.
– Ты когда-нибудь спала на голой земле? – спросила меня моя спутница.
– Первый раз, – честно ответила я. – Удовольствие, прямо скажем, ниже среднего. Я бы не отказалась от подушки.
– Я тоже.
Закрыв глаза, я постаралась не думать о плохом и стала молить бога только об одном – чтобы побыстрее наступило утро. Утром будет светло, а это значит, что страх улетучится и от него не останется даже следа.
