Но, преодолев последнюю часть пути, Вильхельм увидел свет в окнах дома — там еще не спали. На дворе стояли запряженные сани. Не успел он въехать в ворота, как его окликнули. Вильхельм не разобрал слов, но понял, что его приняли за возницу, приехавшего за кем-то. Должно быть, нынче ночью тут были гости.
— Да нет же! — Вильхельм хотел крикнуть громко, но голос его звучал хрипло и слабо. — Мы хотели просить у вас ночлега…
Открылась какая-то дверь; на фоне огня возник черный силуэт. Стоя у саней, Вильхельм приветственно поднял кнут:
— Мы со стекольного завода… Я — Вильхельм Адольф Теструп, внук хозяйки. — И он начал тыкать кнутом в своих спящих спутников.
Кто-то подошел помочь ему будить спящих. Первым они растолкали низкорослого седобородого крестьянина, который был никому не знаком, и подвели его к свету, падавшему из двери кухни. Потом поставили на ноги Даббелстеена, он был без шляпы, темные волосы беспорядочно обрамляли его бледное грязное лицо. Разбуженные таращили глаза, как совы, и ничего не понимали спросонок. Кто-то засмеялся:
— Сразу видно, что эти люди не постились там, где останавливались в последний раз!
— Пьяны в стельку! — бодро начал Вильхельм, но его голос скрипнул и сорвался. Он стал скидывать с Клауса мешки. — Проснись, mon frère[8], приехали! Давай, давай, просыпайся…
Какой-то человек поспешил ему на помощь, он снял Клауса с саней и поставил его рядом с двумя другими.
В дверях показался ленсман Хоген Люнде. Одежда его была в беспорядке, и он не совсем твердо держался на ногах, когда вышел на крыльцо. Ленсман тыкал своей длинной трубкой то в одного, то в другого, плохо понимая, кто же из них внук его жены. Вильхельм шагнул вперед и протянул ленсману руку:
— Добрый вечер, господин ленсман… или, вернее, доброе утро! Не самое подходящее время вот так заявляться в усадьбу… Свалиться… свалиться, как снег на голову… — Вильхельм старался держаться независимо, однако голос не слушался его. — С нами случилась забавная история, вы только послушайте…
— Добро пожаловать! Заходите в дом, прошу вас! — Ленсман не совсем внятно выговаривал слова. — Так это ты будешь Вильхельм Адольф Теструп? Заходи, заходи…
Вильхельму оставалось последовать за ленсманом. Заметив, что лошадь уже выпрягли из саней, он подбежал к ней и погладил по морде верного товарища, разделившего с ним все тяготы и тревоги этой ночи.
— Пегашка, бедная Пегашка! — Лошадь ласково ткнулась мордой ему в грудь, понюхала его руки. — Мы приехали из Сандтангена… — Из глаз Вильхельма брызнули слезы, от облегчения, от сочувствия к этой доброй старой лошадке.
Служанка повела Пегашку так нежно и осторожно, что ему вдруг захотелось остаться одному и поплакать оттого, что эта злосчастная поездка была уже позади. Но ленсман Хоген Халворсен Люнде ждал его в дверях. И во главе своих жалких и совершенно растерянных спутников Вильхельм вошел в дом.
Воздух в большой зале был густой от табачного дыма, пахло пуншем. В синеватых облаках, лениво колыхавшихся над свечами, стоявшими на длинном столе, пылали раскрасневшиеся лица. Из присутствующих Вильхельм узнал лишь одного — Уле Хогенсена, своего дядю, единоутробного брата его матери.
— Ну вот, прошу располагаться, — сказал ленсман, но обращался он только к Вильхельму. Трое других кучкой сгрудились у двери, Вильхельм же подошел к камину и протянул к огню замерзшие руки. — Садись же, садись. — Крупное, красивое лицо ленсмана побагровело и блестело от пота. Он кивнул служанке, убиравшей со стола, и она подвинула Вильхельму стул, чтобы он сел возле камина.
Тогда и его спутники опустились на скамью, стоявшую у двери. Они еще не понимали, куда попали. Клаус понемногу начал приходить в себя, глаза его с удивлением бегали по сторонам.
— Тяжелая была дорога? — завел разговор ленсман. — Во многих местах снег уже сошел; я слышал, что дорога от Торстада до Бергумсбаккена совсем очистилась от снега. Да и у нас в селении на санях уже не больно-то поездишь.
— Наверху дорога еще хорошая. А в селение мы не заезжали. Мы спустились в Херберге, проехали мимо церкви…
Ленсман кивнул:
