— Молодой человек! Пойдем перекурим!
— Не пойду. И вам не советую.
— Почему?
— Медицинская статистика гласит: из десяти курящих женщин - трое кончают раком.
Долгое раздумье. Усталый и совсем несчастный взгляд.
— Еще лейтенант, а уже нахал.
Коньяк. Говядина по-приморски. Коньяк. Гребешки под майонезом. Папоротник. Кальмары.
— Молодой человек! Разрешите вас пригласить!?
— Извините. Дамам не отказывают, но... на последних скачках я упал с лошади и сломал ногу. И гнедая моя - тоже.
— Еще лейтенант, а уже нахал. Не заносись, паря!..
Спектакль разыгрывался без антракта. Роли изучены безукоризненно. Декорации расставлены. Увертюра. Речитатив. Дуэт. Соло для слона с оркестром.
Напряженные нервы гудели, однако, коньяк делал свое дело. Вторая бутылка... Себя становилось жалко. Один. За десять тысяч верст. Никому не нужен, ни кораблям, ни подполковнику с казенной задницей.
Зал пустел. У гардероба происходил, говоря по-военному, развод на работы. Все прилично. Красных фонарей у подъезда нет. Запрещены законом. Куприн бы “Яму” здесь не написал. Получилось бы вроде “Ручейки” или “Канавки”. Прибыль ресторана состояла из брошенных на брачное ложе целковых. (Хорошее дело браком не назовут). Официантки считали чистый доход, разницу между фактической стоимостью съеденного и заявленной одуревшим от вина посетителям. На кухне укладывали в сумки съестные припасы, сливали в бутылки оставшееся спиртное.
Уходить мне не хотелось.
- Куда? В гостиницу? Кто меня там ждет? Кому я нужен? — Я был здорово пьян. По счету уплачено точно. Без чая. (Единственный в жизни раз. ) Хотелось взять билет и уехать в тайгу. Но в тайгу билеты не продавались.
От невеселых дум меня оторвал голос официантки.
- Что, доктор, загрустил? Небось, новичок у нас? Куда тебе нужно? В гостиницу?
- Безошибочно!
- Кофе хочешь? Настоящий.
- Заметано.
Кофе взбодрил. Настроение осталось.
- Еще?
- Давай.
Я сидел в полумраке. Зал опустел. Только официантки, переругиваясь, собирали посуду. Музыканты и шуты, зачехлив аппаратуру, расположились в зале. Ужинать. За все уплачено. Ушедшими гостями. Громкий хохот, сальности, звон бокалов. Захотелось встать, вытащить кольт 12 калибра... Здоровенные детины, заросшие верблюжьей колючкой, пьяные за чужой счет, довольные тем, что не надо строить БАМ, мерзнуть в палатках, укрощать стихии, чувствовали себя королями паркета, хозяевами страны, прожигателями, дельцами. Рубашки с американской символикой, джинсы, нетрудовые доходы, добровольно и даже с поклоном вложенные в сальные ладони в конце бала за трижды повторенную “Мясоедовскую”. Сколько нужно иметь цинизма, забыть совесть и стыд, загнать в потемки все, что есть в человеке святого, чтобы спокойно опустить в карман заработанные потом и кровью пришедших из длительного тяжелейшего плавания моряков. Деньги не пахнут? Пахнут. Иногда от них расползается зловоние. Нечистая трешка дает метастазы, постепенно разъедая понятие нравственности, общественной морали. “За что боролись?” За сытость чванливых мерзавцев? За дефицит? За блат, за связи? Коррупцию? Равнодушие?
Дуэли отменены. Жизнь подонка охраняется, государством.
Требовать продолжения банкета не приходилось.
- Молодой человек. Я приглашаю вас в гости. На кофе.
Рядом стояла миниатюрная женщина. “Стройная, не склонная к полноте”.
- Черт возьми! Ведь слишком рано... Вы мне напоминаете Дюймовочку. Наоборот. Та в цветах и в белом, вы - в черном и в кабаке.
- Не надо колючек. Вы не правы. Мужчина не должен избивать слабых.
- Единственное, с чем я согласен за сегодняшний день. Я провожу вас, хотя я сам, кажется, в защитники не гожусь. Нуждаюсь в поддержке слабых. Вы согласны идти пешком?
— Это не в соседней подворотне. Я живу далеко.
– Не важно, согласны?
– Хорошо.
Владивосток укладывался в постели. Редкие такси с зелеными огоньками проносились мимо. Яркая россыпь огней. Редкие прохожие. Басовитая ленивая перекличка буксиров. Запах моря. Лязг буферов на железной дороге. Равнодушные витрины в обработке местных дизайнеров.
– Почему Вы пригласили меня к себе? Скука? Деньги нужны? Муж в море? Эритроциты бесятся?
