Ведь недаром же его туда привело отчаяние. Недаром он в забытьи набрел на загадочный сад в момент всеуничтожающего отчаяния, когда любая веревка, брошенная наземь растяпой-прохожим, предлагала ему повеситься, каждый обрыв, каждый балкон шептал ему «Шагни, прыгни», каждая машина моргала фарами и советовала не думать, а броситься под нее, поддавшись порыву. Ильдар уже был готов избавиться от этого кошмара любой ценой, но его остановил сад скорби.
Одним вечером, когда мутная гладь воды, покрытая маслянистым дыханием города, манила его внутрь себя, и он уже искал камень побольше, чтобы привязать к груди и отправиться на дно, он услышал мяуканье кота в глубине арки. Маленького, черного. Ильдар сразу окрестил его Бегемотом. Но в булгаковскую чертовщину не верил и зашел в арку. Сразу потеряв из виду кота, мужчина сел на лавку и через минуту-другую уснул, поглощенный спокойствием и дремотой. Проснулся утром. Живым. Без единой мысли о веревках и шагах вниз с высоты птичьего полета.
Этот сад его уже спасал. Ильдар уже находил в нем безмолвное понимание, услышал тишину, обрел покой, полюбил сон. И даже плакать Ильдар в скором времени смог только в саду скорби ― как будто там из него выходила боль и вместо тянущей, ноющей переходила лишь в легкое покалывание в сердце. А теперь эта незнакомка. Она же молода. Чуть моложе, чем была Сабина, когда ее не стало. И для чего? Для чего она носит черное?
За этими мыслями Ильдар не заметил, как ускорил шаг, как сам торопился по тротуару вниз к Котельнической набережной среди мрачных взглядов прохожих, ярко и аляповато выряженных, он искал фиалковый отлив глаз и черный потертый кардиган, он сканировал все, что попадалось ему на пути. Где-то возле заправки Ильдар перешел со спортивной ходьбы на бег, сражаемый одышкой, кистью потирая глаза, в которые дул пыльный режущий ветер, он бежал навстречу закатному солнцу. Сердце стучало так резво, как будто пересчитывало ребра сверху вниз. Вскоре в глазах начало мутнеть, Ильдар отошел с тротуара и присел на ступеньки двухэтажного здания со старыми витринными стеклами ― напротив кинотеатра «Иллюзион». Во рту пересохло, буквы плыли, и вывеска «Библиотека» странным образом перетасовалась в слово «библия», затем буква «я» растеклась в неровный размазанный крест, и Ильдар потерял сознание.
В своем бреду он снова рыл руками барханы песка, пытаясь отыскать запотевшую флягу, которая где-то на дне пустыни покрывалась инеем. Не найдя воды, он решил просто принять смерть и, раскинув руки, смотрел на звезды. Откуда-то снова послышались звуки думбека и бубна, задул самум, песок закружился вихрем и вдруг показался караван. Во главе ехала женщина, тучная, с идеальной осанкой, он не мог разобрать ее лица из-за чадры. Она ровно и горделиво восседала на ашамае, в то время как евнухи и феллахи ехали в обычных для той местности североаравийских седлах. Завидев Ильдара, она одним взглядом приказала всем путникам остановиться, сама подошла к нему и тихо прошептала: «Я же сказала, что прощаю тебя. Отпусти меня в мой сераль. Мне пора ― видишь, как утомился мой евнух. И не плачь, ты своими слезами не даешь мне пути. Хватит. Пожалей меня. Я ушла на восток, туда, где восходит солнце...» И Ильдар в последний раз заплакал, он свернулся калачиком, обнимая песок, ускользающий сквозь его объятия, и, как ребенок в подушку, уткнулся головой в прохладный бархан. Ильдар начал тонуть, в горле саднило от жажды и россыпи песка.
С каждым биением сердца Ильдар опускался глубже и глубже, всем телом утопая в бездушной массе песка, пока не почувствовал лбом что-то холодное, покрытое инеем. Вот она, фляга с водой. Он же ее так искал... Но не успел он протянуть руки, чтобы взять ее и напиться, как послышался голос, тот, что разбудил его в саду скорби.
― Вы ни почитать мне не дали, ни книгу в библиотеку сдать. Ну и что мне с вами делать? ― Девица в черном кардигане сидела рядом на ступеньках и, намочив льняной шарф водой, протирала ему лоб. ― Пойдемте в «Иллюзион». Там сеанс скоро начинается. И в зале прохладно, отлежитесь. А то далеко я вас не дотащу ― тяжелый.
