— Погуляем, что ж, — промолвила боярышня, а сама думает: «Ай, батюшки светы! Да как же это так!»
Ну и погуляли. А на другой день — то же, на третий — опять. И дошло до того потом, что если два дня подряд повидаться не придется — места ни тот ни другая от тоски не находят.
Нашлась и пособница, в зимнюю пору она свиданья их устраивала, — холопка Фекла, шустрая молодая бабенка.
Занялась своими думами Пелагеюшка, а все глаз с забора не спускает и ждет с замираньем сердечным, когда же покажется из-за него голова милого.
Вот он!
Поднялась она с травы, кинулась вперед.
И лицо залилось яркой краской.
А он уже сжимает ее в объятьях и не говорит, а шепчет с легкою дрожью в голосе:
— Заждалась, люба моя? Прости! Братан задержал, в церкви со мной был. Но все ж ускользнул… Ах ты, люба моя! Ах ты, голубка милая!
И целует, целует…
В наружности Константина очень мало сходства со старшим братом Александром. Он ростом пониже, но в плечах гораздо шире, сложен крепко. Он строен. У него черты лица, быть может, и не совсем правильные, но это искупается здоровою свежестью и веселым выражением небольших серых глаз. Волосы у Константина темные, почти черные, маленькие, такого же цвета молодые усы прикрывают губу, борода еще чуть пробивается. У него и характер совсем иной, чем у брата. Если Александр удаляется от жизни, то Константин, наоборот, любит жизнь, стремится к ней всем своим существом.
— Как жаль, Костя, — промолвила Пелагеюшка, присев на траву рядом с Константином, — что ты замешкался: теперь скоро обедать кликнут.
— А и не говори! Сам на себя зол! А знаешь, что горю помочь можно…
— Как?
— Можно ведь и того… и после обеда опять свидеться али вечерком. А? Можно? Так? Ты не прочь?
— Я ли прочь! Я ли! Дорогой мой! И люблю ж я тебя!
И она припала своей русой головкой к его плечу, а он взял ее руку и целует.
И над ними в выси на безоблачном небе сияет солнце и кидает золотой луч на них, пробившись сквозь чащу деревьев, и у них в груди тоже солнце, такое же жаркое, как и небесное, такое же светлое… нет, светлее! Потому что на небесном солнце есть пятна, а на том солнце, которое согревает их молодую жизнь, не приметно ни точки темной.
III
Кое-что о сватовстве и о том, кого сватают
Слова Марьи Пахомовны Двудесятиной, сказанные ею сыну Александру, что отец сбирается его женить, не были сказаны наобум. Правда, Лазарь Павлович напрямик ей еще ничего не говорил о своем намерении, но она видела, что дума об этом зреет в его голове.
Кроме того, она знала, что обыкновенно добрый и уступчивый ее муж, когда что-нибудь «крепко надумывал», то становился упрям, как вол, и мешкать с исполнением своего желания не любил. Туг он был только на надумыванье, а коли надумал, то начнет действовать скоро, не мешкая — полетит, что на тройке.
Так было и в данном случае. Прошло месяца два, а о предстоящей женитьбе Александра не было сказано ни слова.
Вначале обеспокоенный заявлением матери, «богомолец» — как звали Александра в семье — совершенно успокоился и с большим, чем прежде, рвением отдавался хождениям по церквам и монастырям и чтению церковных книг.
Однажды, незадолго до обеда, в серенький октябрьский день, Лазарь Павлович отдал холопам приказ позвать Марью Пахомовну к нему из горницы, где она сидела за работой.
— Скажи ей, — наказывал боярин холопу, — чтобы шла не мешкая: потолковать мне с нею надо о дельце немалом.
Марья Пахомовна не замедлила явиться на зов и протолковала с мужем немало времени. Когда же она наконец вышла, то имела какой-то таинственно-торжественный вид, а встретясь в сенях с Александром, очень многозначительно посмотрела на него.
Сына смутил этот взгляд.
«Что-то матушка на меня смотрит? Уж не о сватовстве ли моем с батюшкой толковала?» — подумал он, и яркая краска залила его желтое лицо.
Однако он ничего не спросил у матери.
Смутило его еще больше то, что отец, хотя был обеденный час, немедля велел оседлать коня и, нарядившись словно в праздник, куда-то уехал.
— Лександрушка! Подь-ка сюда! — прошамкал беззубым ртом дед Митрич, доверенное лицо Лазаря Павловича. — Надо мне тебе шепнуть кое-что.
