— Знаю, в том и печаль. Сдается мне, брате, надобно нам еще недельку повременить, а там, при случае, Басманова уломать. Коли не поддастся, так мы свои полки уведем.
— Речь твоя верная, — кивнул князь Иван. — А за неделю, глядишь, новое чего приключится.
* * *
Но не Голицыны склонили Басманова перейти к самозванцу, сам он решился.
Мысль эта зародилась у него, еще когда войско присягало царю Федору и в полках раздался ропот. В тот момент у Басманова закралось сомнение, не понапрасну ли он связал себя с Федором Годуновым? Слаб молодой царь и на царстве сидит непрочно. А царевич Димитрий хотя и самозванец, по всему крепок.
На царское войско надежды мало, его в подчинении Годуновым держать не просто. В любой час переметнуться к Отрепьеву могут. Вон при митрополите Исидоре и то самозванца поминали.
И Басманов сказал себе: «Ох, Петр, соображай, коли ты, главный воевода и любимец царя Федора, ныне в службу к самозванцу вступишь, поможешь ему против Годунова, в великой чести окажешься у него, особливо когда он царем станет».
А тут еще прислал Отрепьев к воеводе Басманову дворянина Бахметьева с грамотой. Писал самозванец, что готов забыть Басманову его службу Годуновым и то, как он против него, царевича Димитрия, бился у Новгород-Северска. Пусть только воевода Петр немедля со всем царским войском придет к нему.
И воевода Басманов с князьями Василием и Иваном Голицыными передались Отрепьеву, а известить о том самозванца отправили в Тулу князей Ивана Голицына да Михайлу Салтыкова.
* * *
Старого Богдана Бельского намедни царь Федор из ссылки в Москву воротил. Бельский утром встал с петухами и, пока солнце взошло, успел обойти все амбары и теперь, кряхтя, спустился в глубокий погреб. На ощупь потрогал пустые бочки из-под солений, постучал скрюченным пальцем по замшелым дубовым клепкам бочек, в каких в прежние годы хранилось вино и хмельной мед.
Богдан Бельский на чем свет стоит последними словами ругал покойного царя Бориса.
Неспроста бранился Бельский. При Иване Грозном он и Борис Годунов в царских любимцах хаживали и дружбу меж собой водили. Умер Грозный, и, видит Бог, Бельский поддержал Годунова, когда тот мостился на царство. Но потом легла Борисова опала на Романовых, Черкасских и других. Не миновала она и Бельского. Сначала Годунов отправил его воеводой на отдаленную окрайну, где Десна-река. Здесь Богдан построил город Борисов. Злые языки донесли Годунову, будто на воеводстве Бельский бахвалился: «Царь Борис на Москве царь, а я царь в Борисове…»
По тому навету привезли Бельского в Москву и по велению Бориса казнили казнью непристойной. Немец-доктор вырвал у Богдана бороду — волос за волосом с корнем. Оттого и поныне щеки у Бельского голые, как выдубленная кожа.
Теперь же хоть молодой царь Федор и вернул Бельского в Москву, добро отдал, однако Богдан не может простить Годуновым обид.
Выбрался Бельский из погреба, отряхнул коленки. Увидел соседа, князя Лыкова. Тот по-домашнему, рубаха холщовая навыпуск, без шапки, приблизился, посочувствовал:
— Растащили запасы твои, Богдан. Я ить сам не раз видывал, как Борискины люди из клетей твоих на возы грузили.
— И на том свете достану Бориса. Попомнят меня Годуновы.
— Вот, вот… Бориска доносами питался, как клоп кровью. На меня тоже, слыхивал, Митька Пожарский жалобу Годунову подносил.
— Так ли, — не поверил Бельский. — Князь Пожарский будто не из таких.
— Ей-Богу, — закрестился Лыков. И оглянулся по сторонам, зашептал: — Какие речи, Богдан! На Москве сегодня известно стало, Басманов с Голицыным и Салтыковым воинство к вору увели.
Бельский отшатнулся:
— Ужли такое?
— Шуйский с Мстиславским в Москву прикатили.
Поохали князья, подивились.
— Коли такое свершилось, Борис Михалыч, то дни царя Федора сочтены, — заключил Бельский. — На все воля Твоя, Господи!
* * *
В тот же день у князя Василия Ивановича Шуйского в просторных хоромах собрались Бельский с Лыковым да Мстиславский с Черкасским. Судили-рядили князья, как жить, и уговорились: царя Федора руку не держать, однако явно этого до поры не выказывать. Когда же самозванец к Москве подступит, тогда и переметнуться к нему.
