Басманов повернул от берега, зашагал к городу. У ворот задержался, посмотрел, как стрельцы, скинув кафтаны, втаскивали на стену пушки. Боярин подозвал десятника. Тот подбежал, красный, разгоряченный.
— Проследи, чтоб возле каждой пушки имелся добрый запас порохового зелья.
Потом увидел старосту плотников, подошел к нему:
— Вели своим мастеровым ныне брусья на ворота сделать, а то старые слабые. Да сегодня же, к вечеру. Кузнецкие мастера завтра чтоб оковать успели.
Староста на голову ниже боярина, смотрит на него снизу вверх. В глазах хитринка.
— Слышь, боярин Петр Федорович, люд судит, не настоящий ли царевич Димитрий к нам едет? Кабы не взаправдашний, отчего тогда черниговский воевода, князь Татев, переметнулся к царевичу?
— Подь ближе, староста. — Басманов ухватил мастерового за ухо. — Годами ты вдвойне меня старше, но в башке твоей пусто. Плетешь такое, за что велю вырвать твой собачий язык.
— Да разве это я? — испугался староста. — Народ болтает!
— То-то, народ! — отпустил его боярин. — Свою голову на плечах носишь, за нее и ответ держи. Вдругорядь не помилую…
* * *
И еще одна неделя минула. Изготовившись к осаде, затих Новгород-Северск, зажил прежней жизнью. Приступили к своему ремеслу мастеровые, открыли лавки купцы, а в воскресный день на посадском торжище веселили народ музыканты и скоморохи. Будто и смуты нет никакой на Руси.
Самозванец объявился неожиданно. Утром заметили конный казачий разъезд. Казаки подъехали чуть не к крепостным воротам, и один из них крикнул зычно:
— Эй, стрельцы, выходите с повинной к царевичу. Не явитесь, ответствуете! Люд, сдавай город, такова государева воля!
Басманов поманил стрелецкого сотника:
— Ответь!
Сотник, молодой, голосистый, свесился со стены:
— Ах, сучьи дети, тати вы и клятвопреступники! Пограбили черниговцев, теперь мыслите со своим вором в Новгород-Северске поразбойничать? А это видывали? — Сотник свернул кукиш.
— Воевода Басманов, открывай ворота! — снова закричали казаки. — Уже и путивльский воевода Масальский царевичу город отдал!
По казакам пальнули из пушки. Картечь просвистела над их головами, и они, нахлестывая коней, ускакали в степь.
До обеда в укрытой снегом степи все было тихо. Но потом вдруг ожило все вокруг: у самого города замаячили казачьи бунчуки и польско-литовские значки, хоругви и стяги. Били бубны, звенели литавры, гудели трубы. Конные отряды самозванца ворвались в посад, спешились, полезли на приступ. Их отбили.
Отходя в крепость, стрельцы зажигали избы на посаде. Казаки и шляхтичи метались в узких улицах, теснимые огнем, уходили в степь, скапливались в отдалении.
Приложив к глазам зрительную трубу, Басманов разглядывал войско самозванца. Самого Отрепьева увидел в окружении шляхтичей. Указал десятнику пушкарей:
— Достанешь?
Ядро, не долетев, взрыхлило снег.
Ночь провели в тревоге. Басманову она показалась долгой. Не сомкнул очей. Утром огневой наряд самозванца обстрелял город, однако вреда не причинил.
«Не богат наряд у вора», — догадался боярин.
В тот день приступа не было: Отрепьев готовился. Шляхтичи и казаки вязали лестницы, выискивали на стенах места послабее. На рассвете третьего дня к стенам подошли польско-литовские отряды, и казаки полезли на приступ. Услышали стрельцы шум, подняли тревогу, отбили.
Отступило войско самозванца. Рад боярин Петр Федорович Басманов. Выслал стрельцов, из города, те приблизились к неприятелю на выстрел пищали, пальнули и, не дожидаясь ответного удара, отступили в крепость, под защиту пушек.
Ночью подсыпало снегу, покрепчал мороз. Зима забирала свое. Войско Отрепьева отогревалось у костров. По всей степи горели огни, гомонил люд, ржали кони.
Приказал Отрепьев строить вокруг Новгород-Северска городок. С трудом долбили в мерзлой земле ямы-землянки. Из посада натащили бревен, поставили для Отрепьева избу с баней. Ту избу нарекли дворцом. Шляхтичи мужиков из ближних сел и деревень выгнали, захватили их избы.
Паны недовольны, вместо богатства и теплых боярских хором — голод и мужицкие полати. Взроптали. Послали к Отрепьеву воеводу Мнишека. У избы на карауле два донских казака пропустили польского воеводу. В сенях Мнишек оббил снег с сапог, открыл дверь. Пахнуло в лицо теплом.
