— О том, кто есть монах, вельможные панове, и нам нет дела, — прервал князя король. Заговорил быстро, отрывисто: — Ты, пан канцлер, отправляйся в Литву. Пусть литовская шляхта готовится. Мы дозволим, вельможные панове, польским и литовским шляхтичам пойти с царевичем на Русь. И за то заберем у Московии Смоленск. Мы посадим московским царем верного нам слугу. Вельможные панове, велите отцам нашей церкви обратить взор на этого Димитрия. Больше слухов, вельможные панове, больше.
Сигизмунд закрыл глаза, простер руки:
— О, Матерь Божья, помоги!
* * *
Щемило сердце у Шуйского. От Бориса уходил сам не свой. В возок не мог без помощи влезть, у дюжего холопа на руках кулем обвис. Едва вымолвил:
— К князю Голицыну.
Нищие возок окружили, вопили, канючили!
— Подай, болярин, денежку!
Набежали стрельцы, пинают убогих сапогами:
— Пошли, пошли вон!
Попятилась толпа, загудела, как потревоженный рой. Хлещет стрелецкий десятник татарской нагайкой по спинам нищих, приговаривает:
— Геть, нечестивцы!
Впряженные цугом кони вынесли возок из Кремля, колеса застучали по булыжной мостовой. Не успел Шуйский опомниться, как вот и оно, подворье Голицына.
Отстегнув заполог, выбрался князь Василий Иванович из возка. Покуда на крыльцо всходил, по двору глазами зыркнул. Прислонившись спиной к бревенчатой стене поварни, босой долговязый монах, подставив русую бороденку теплому солнцу, зевал, лениво переругивался с воротным мужиком:
— Ты дале Москвы не хаживал, а я не токмо по русской земле, но и в чужедальних краях топал.
— Ври, Варлаам, — отмахнулся воротный, — выдумываешь.
— И рече Христос: да простятся вины твои, человече, — сплюнул в сердцах монах. — Подь сюда, упрямец, да позри на ноги мои.
Толкнув дверь хором, Шуйский услышал, как монах сказал:
— Всю польскую и литовскую землю исходил.
Воротный мужик хихикнул.
Голицын встретил Шуйского у самых сеней. Василий Иванович руки поднял, головой затряс:
— Ох, князь Василь Василич, зело страшно! От Бориски еду, спрос чинил мне. Боюсь, как бы не унюхал.
— Свят, свят, — испугался Голицын. — Мечется Борис, аки волк в западне, рычит. — Широким рукавом кафтана он вытер со лба пот. — А Димитрия-то, нами рожденного, вовремя укрыли. Верный монах за рубеж отвел к канцлеру Сапеге.
— Уж не тот ли долгогривый, какой во дворе у тебя ноне байки сказывает?
— Он самый.
— Приметил, болтлив, зело болтлив, не в меру. Укоротить бы ему язык не грех. Самолично слыхивал, как похвалялся он, что за рубеж, в Литву хаживал. Дознаются ябедники, враз смекнут. А как в пыточную поволокут, все обскажет и на тебя, князь, укажет.
— Так, так, — всполошился Голицын. — Ах, треклятый. Ужо поучу его. Ране за ним такое не водилось.
Во двор вышли, остановились на крыльце. У Голицына вотчина, что у Шуйского, такие же хоромы, каменные, просторные, клети и амбары, поварни и людская, конюшни и сараи из бревен вековечных.
И снова перед Шуйским злой лик Годунова, и голос его в ушах звенит: «Скажешь ли, князь Василий, о смерти царевича Димитрия?»
Шуйский промолвил:
— Борис говаривал, чтобы я принародно об угличском деле сызнова подтвердил.
Голицын бородой затряс:
— Коли заставляет, не отказывайся, князь Василий. Что поделаешь, покуда за Борисом сила.
— А когда доведется иное говаривать? — промолвил Шуйский. — И пойдет обо мне молва: «Князь-де Василий клятвопреступник!»
— Не бойсь, князь Василий Иванович, не по доброй воле ты показывал, а по годуновскому принуждению, — приободрил Голицын. — Жить всякому охота. И рассмеялся мелко: — Вона как Бориска за царство цепляется.
Маленькие, глубоко запавшие глазки Шуйского оживились, но лицо недвижимо.
Голицын склонился к самому уху Шуйского, зашептал:
— Вознамерился я к Федору Никитичу Романову добраться.
Шуйский поднял голову, в глазах удивление. Долго молчал, потом спросил:
— Зело страшно! Путь не из ближних, годуновские людишки проведают, донесут Борису.
— Чать, я не волен в обитель на богомолье езживать? Смиренным прикинусь, слезу пущу.
Заметив вышедшего из людской монаха, Голицын окликнул:
— Варлаам, ась Варлаам!
«Убираться надобно, — решил Шуйский. — К чему слушать разговор князя с монахом. Случится, схватят инока, он и на меня донесет».
