...Гнедой скакун шел под Лже-Петром резво. Царь, облаченный в расшитый терлик, в атласном, с отворотами в разрез колпаке, заломленном на затылок, ехал в государевы охотничьи угодья за Клязьму. Шесть дней на престоле пошли ему в прок - освоился, приноровился, на всех глядел с отеческим снисхождением, потому что уверился в том, что никто не изобличит его как самозванца. Первый страх миновал, а потом уж стал жить, выполняя приказ Стокгольма: править в Москве "по-прежнему". Но не только приказа слушался Лже-Петр - слишком приятным казался майору королевского флота такой образ жизни. Все повиновалось ему, и повиновалось, как видел он, с радостью больше никто в Москве не шептал об Антихристе и все лишь славили Петра за желание жить по-старому.
Еще в первый день своей московской жизни хотел Лже-Петр порадовать себя и приближенных большой государевой охотой, но не вышло: оказалось, что ещё при правлении Петрова брата, Федора Алексеевича, охота стала приходить в упадок, покуда же царили Петр и Иоанн, эта государева забава совершенно захирела. Правда, при Конюшенном приказе, как бы про всякий случай, ещё держали сокольников, кречетников, ястребятников, ловчих, рогатников, псовников, медвежатников, конных
* "Быть в случае" - быть фаворитом. - Прим. автора.
псарей и трубников, выездная их одежда хранилась в сундуках, береглась и сбруя конская, а в палате Оружейной можно было бы сыскать немалое количество отличных карабинов, штуцеров, пистолей, охотничьих кинжалов, даже самострелов с прекрасным боем, но забвение охоты сказалось: трудно было созвать охоту скоро, главным же было то, что поиздохли, поразлетались, поизленились ловчие птицы, каковые ещё лет десять назад в исправности содержались в обширных клетях Конюшенного приказа.
Но бояре радовались внезапно появившейся государевой прыти. "Вона, говорили, - вернулся от немцев не немец вовсе, а государь наш. Даром что ли сказал, что править по-старому решился. Собрался на соколиную охоту? Ну, так нужно будет соколов да кречетов ему сыскать, чтобы поиграло, повеселилось сердце Петра Лексеича, авось и нам от оной резвости прибыток будет".
И думные бояре, что жили близ Москвы, спешно искали средства, чтобы обеспечить царскую охоту. Едва ль не всякий в вотчинах своих держал охоту, вот и набрали с того, с другого сотню ловчих с обученными птицами. Что до дичи, так цапель, уток и даже лебедей в начале сентября на подмосковных болотах и озерах было вдоволь - наловили. Сам Никита Зотов, не забыв своих прежних кривляний, доложил царю о том, что бояре, припадая к стопам государя, просят принять от них посильную дань соколами, охотниками и красной птицей, дабы сердце царя и великого князя возвеселилось после унылостей немецкой жизни. Лже-Петр, ещё не имея возможности судить о том, что за удовольствия ждут его и какие затраты и труды понадобились для сборов, был рад уже и тому, что подданные оказались незлобивыми и послушными, совсем не такими, как их представляли Шенбергу раньше.
- Вот ты, батюшка, царь-государь, сам и посуди, сколь много стараний приложить нужно, чтоб из оного черта с крылами, клювом и когтями послушный тебе раб вышел, - говорил Лже-Петру старый сокольник, что ехал с царем стремя в стремя, держа на руке, обряженной замшевой рукавицей, крупного сокола, усмиренного надвинутой на голову бархатной шапочкой. - Спервоначалу гнездо соколиное найти нужно, чтобы детенышей в обучение взять - зрелая птица к учению не способна. Кормить будем того соколенка токмо мясом сырым, а как подрастет маленько, шапку на голову наденем. Вот, побудет он в шапке, к охоте уж будет готов, шапку снимаем, и сокол, уж голодный, должен увидеть добычу и за ней лететь. Вначале близко ставим добычу, после - подале, и все дальше, дальше. Так и выпестуем черта крылатого, любую птицу с неба сдергивать может.
Лже-Петр удивлялся проворству народа, к которому явился быть правителем, и радовался, что подданные оказались совсем не такими дикими, какими представлял их Левенрот. Вместе с тем появлялось и чувство некоторой неуверенности, как в самом начале, когда он страшился быть разоблаченным и не принятым русскими.
