- Да какой с него спрос, Петрушенька, - с певучей лаской подала голос Евдокия, - слабоумненький он, мякина в головке. Да и испужался он тебя али призабыл. Эк долго как не возвращался. А про наговоры разные забудь. И в тереме всякое про тебя толкуют странницы - всем, что ли, верить? Главное, я в тебе прежнего Петрушу, лапушку моего, признаю. Скоро ль курицу доешь?
Лже-Петр с заколотившимся сердцем, тщательно обтерев пальцы о нарядное полотенце, нарочно не задув свеч, прикованный жадным взором к обнаженным плечам, шее женщины, к натянутому грудью полотну рубахи, пошел к постели.
Только под утро, когда оконце со вставленными в круглые свинцовые оправки венецианскими стеклами стало бледно-малиновым, Евдокия вспомнила, о чем просили её Ромодановский и Стрешнев. На шее, к затылку ближе, под волосами была у мужа родинка, большая, бугорчатая. Нетрудно было провести рукой по шее, потому что голова неспящего мужчины покоилась у Евдокии на груди, но что-то удерживало женщину от этого нехитрого движения. "А нужно ль и смотреть? - будто спрашивал какой-то голос. - Тебе ль не все равно?" Нет, точно искуситель руку её толкал и толкал.
То место, где раньше родинка была, оказалось совершенно гладким, но Евдокия ничуть не испугалась. Она вспомнила, как жадно любил её лежащий рядом с ней мужчина, какие слова шептал ей. Ее Петруша прежде, может, только раз или два и был таким. Вспомнила, что последние два года перед отъездом к немцам он у неё и не оставался на ночь, и вдруг горячее желание продлить любовь с лежащим рядом человеком, кем бы ни был он, наполнило её.
- Петруша, а ты к подлюке той, к немке, больше не пойдешь?
- К кому же?
- А к Монсихе, на Кукуй.
- Не пойду, - не поняв, о ком речь, сквозь накатившую дрему ответил Лже-Петр.
Счастливая Евдокия так и не уснула. Она гладила плечи и шею спящего на её груди человека, дороже которого не было, и ей было совершенно безразлично, что у него исчезла прежняя родинка и что он почему-то бормочет во сне на незнакомом ей языке.
Ромодановский подошел к Евдокии уже на другой день, когда она пошла к вечерне в Успенский собор. Осеняя себя мелкими, частыми знамениями, глядя на распахнутые царские врата, спросил:
- Ну, Евдокия, о чем я тебя просил, смотрела?
Царица ответила не сразу. Вначале хотела совсем не отвечать - не тот на боярине чин, чтобы ей, государыне, давать ему ответы. Но вдруг захотелось сказать, да только таким манером:
- Больше, Федор Юрьич, меня о том не пытай, а то государю жалобу свою принесу. Стыдно тебе-то слушать срамотные речи, распускаемые по Москве бездельниками да стрельцами. Али с Софьей Алексеевной стакнулся? Каким уезжал к немцам царь Петр, таким и вернулся. Все при нем осталось... - и не удержалась: - ...еще больше домой возвратил. А таперича мне не мешай. Святые дары выносить будут.
И затянула, крестясь, подпевая хору, уже не замечая обиженного смелой отповедью боярина.
7
ПРАВО БЫТЬ ЦАРЕМ И ПРАВО БЫТЬ СОЖЖЕННЫМ
Не имея сил терпеть жажду, желая также справить нужду, Петр вылез из бочки. Корабль, качаясь на волнах, уже шел полным ходом. Было слышно, как по палубному настилу бегают матросы, как бранит их то ли боцман, то ли шкипер, но этих людей Петр не боялся. Какой вред могли причинить ему они, не имевшие намерения пленять опасного для Швеции русского царя? Наоборот, думал Петр, он придет к капитану и убедит его в том, что человек, забравшийся на его судно, это государь всея Руси, по одному велению которого может в скором времени собраться двухсоттысячное войско, готовое сразиться с любой европейской армией. Конечно, он явится к капитану совсем не в царском виде - рваный, залитый кровью кафтан, кое-как перевязанная рана на руке, борода, но Петр верил, что у него хватит красноречия, чтобы убедить владельца или командира судна.
Петр поднялся по деревянному трапу трюма наверх, но крышка оказалась запертой сверху, и он испытал чувство сильной досады от этой первой неудачи. Стучал он долго, и несмотря на то, что слышал голоса матросов, бегавших по палубе, никто из них не замечал шума, несущегося со стороны трюма. Петр стал кричать, обращаясь к матросам по-немецки, по-голландски и по-шведски. Наконец крышка люка отворилась, впуская в провонявший кожами, несвежей рыбой, салом трюм солнечный свет и воздух. Когда Петр выбрался на палубу и выпрямился, то увидел, что окружен матросами. Все они стояли от него на некотором расстоянии, в руках у многих были нацеленные в его грудь ружья и пистолеты.
