– Шмайсер или АКМ лучше звучит, что ли? – в традициях богоизбранного народа ответил крестный. – Хеклер? Тоже не то… Как назвал, так и назвал! Я так вижу! Понял? «Вальтер-Люгер» – звучит неплохо. Скажи спасибо, что в духе Цемента не окрестил! – неожиданно в голосе Третьяка прорезалась злость. – Про «цирк» же скажу так. Народ здесь зрелищами не избалован – думал, ты и сам до этого дойдешь, – поэтому люди запомнят надолго такое представление. И теперь, вот увидишь, стоит только добраться до обжитых мест, и слава о тебе как о моем крестнике пойдет в массы. Тем более что у меня репутация имеется. Поэтому гниль самого Цемента мимо пройдет, чего не скажешь о его наследии – куче дерьма, которую тебе еще предстоит разгрести. И в любом случае надо сказать: «Спасибо, крестный».
– Спасибо, крестный, – усмехнулся я и постарался, чтобы уж не совсем криво. – И часто тебе доводилось подобные ритуалы проводить? Обставил ты все с блеском, как Ленин на броневике.
– Не часто. Всех своих, конечно, не упомню. Но их меньше, чем у того же Цемента. А отозвал я тебя по другому поводу. На Каштана и других больше так не пялься. Чревато. И ты многого не знаешь про него. Еще один нюансик постоянно держи в голове – до хрена вокруг тех, кому он больше чем кровный брат.
– А как я на него смотрел-то?
– Типа сам не знаешь? Будто в свой расстрельный список заносил вместе с Зондером и водилами. Запомни: все, кто здесь присутствует, далеко не мальчики, и ментаты среди них имеются, а еще Улей и без всяких даров чувства обостряет, поэтому сдержанней надо быть, гораздо сдержанней! И эту истину запомни накрепко. Заруби себе на носу! Ты мой крестник, и я за тебя в ответе. Осознал?
Утвердительно кивнул. Чертовы ментаты, нигде от них нет спасения. Вот уверен, по моему лицу вряд ли можно было что-то прочесть. Так ведь, гады, по эмоциям вычислили. Ну не люблю я тех, для кого хладнокровное убийство выходит за рамки необходимого дела! Как вижу наслаждение от палаческого ремесла на чьей-то роже, ярость сама собой просыпается, душит, давит. И сразу воспоминания, как я оказался в чертовой клетке, а тем временем борцы с режимом дважды, а иногда трижды в день освобождали соседние помещения. Носители демократических ценностей – садист на садисте. На поток дело поставили, с радостными криками и воплями творили такое, что волосы дыбом поднимались.
Часто даже не выведывали, где ценности припрятал их клиент, действовали из любви к искусству. Потом тут же, буквально в десяти метрах, расстреливали возле дренажной канавы, которая служила еще и местным очистным сооружением, куда стекались дерьмо и помои со всей округи. И зачастую высаживали с гиканьем и гоготом в жертву по полмагазина. Палачей потом поборники местной тирании вздернули высоко. И, на мой взгляд, они легко отделались. Вот и возникла у меня тогда фобия, о которой и психотерапевтам нельзя рассказывать.
Тогда же… Было страшно до нервной дрожи, до молитв, обращенных к неизвестно какому богу, посылов ему и посулов. И отчего-то не столько пугал пыточный стол, заляпанный кровью, с валяющимися рядом кусками человеческой плоти, которые густо облепливали огромные отожравшиеся сонные мухи, лениво перелетающие с места на места в поисках вкуснятины… Приводила в настоящий ужас мысль, что окажешься после смерти в грязной канаве, заполненной нечистотами и другими уже подгнившими мертвецами. Да, не скрою, пытки страшили, пугали, и очень, но ужасал именно этот факт. Он и отпечатался, свидетельствуя о странности человеческой натуры – ведь мертвому безразлично, где и как превращаться в компост.
Крестный же, что-то опять почувствовав в моем настроении, добавил:
– У Каштана девчонку, с которой любовь была настоящая, на его глазах муры разобрали, предварительно изнасиловав скопом. Он же ничего не мог поделать – спеленали и в клетке держали. Его хотели сдать ресам, те за рейдеров с редкими дарами гораздо больше отстегивают, чем просто за органы. А Джулия была неинтересна, у нее самое частое умение – зажигалка. Так что… Не смотри на него так. Понял?
Что тут скажешь? У каждого своя правда.
