Он зашел в трактир, выпил стаканчик, как будто болотной воды хлебнул, и понял, что сегодня его никакой шнапс не возьмет.
Опять против воли его понесло все-таки к церкви: взглянуть.
Дверь стояла настежь распахнутая, зияла своей черной дырой, кричала о бегстве, взломе, тревоге, которую поднимет первый же патруль, первый прохожий солдат.
И он в третий раз, как будто в реку шагнул, преодолевая сопротивление встречного течения, двинулся напрямик к двери, когда ему больше всего хотелось уйти подальше. Благополучно по этому тяжелому броду добрался он до того берега.
Ветка белой сирени лежала на серой надгробной плите. Он ее подобрал — уж очень не место тут было этой тяжелой от цветов, свежей ветке. Нащупал ключ, быстро, на ощупь, вставил его в скважину с внутренней стороны — так никто не догадается, что отпирали снаружи! Осторожно толкнул дверь — она пошла и стала на место, в глубине ниши.
С облегчением он повернулся и почувствовал, что на него смотрят.
Старый знакомый из его взвода. Сосед по комнате. С которым они друг другу никогда слова не сказали, не считая обычной казарменной, панибратской болтовни и ругани.
Шел, значит, следом от самого трактира. Зачем-то шел. Следил.
И выследил.
За два метра от него несло сивухой, но он был в полном разуме, внимательно смотрел, поджидал, не торопясь.
Он подхватил Людвига под руку и повел куда-то. Тот шел, не сопротивляясь, не думая, просто чувствуя: вот чего я боялся, то и случилось. Вот оно уже и случилось.
Наверное, могло показаться: прогуливаются два бравых подвыпивших солдата, два приятеля. А через десять минут один поставит другого перед фельдфебелем и доложит, что тот преступно способствовал…
И очень может быть, всего года два назад все так и было бы: он его привел бы. Может, сочувствуя, нехотя, с тяжелым сердцем, но исполнил бы свой воинский долг перед фюрером. Ведь война еще не кончилась.
Но битвы войны и даже судьбы государств бывают невидимо и неслышно безнадежно проиграны в сознании, в душах солдат еще задолго до последнего сражения.
Он вытащил из кармана флягу, отвинтил пробку и сунул прямо в рот Людвигу. Тот покорно хлебнул.
— Еще! И еще один раз!.. И еще раз!.. Я тоже пьян, но я-то знаю, что пьян, значит, все в порядке! А ты же не понимаешь, что пьян, тебе надо освежиться! Мы с тобой пара вдребезги, без памяти, до потери сознания нализавшихся парней! Запеваем!.. Чтоб нас издали приветствовали в трактире наши братья по оружию и бляхам на пузе!..
А среди ночи пошел дождь… Проливной дождь хлынул и не утихал до утра, да и с утра все моросил, заладил что-то надолго, чуть не на всю неделю…
Глаза женщины на веранде смотрели сквозь деревья, сквозь паруса, сквозь дальний другой берег реки, куда-то в даль времени.
— Я ночью услышала, как рушится ливень, и почему-то подумала: слава богу, он все смоет и заглушит, нет, не потому, что смоет, а просто хорошо, что ливень, — и под его шум опять заснула.
Гость с прилежным вниманием человека, который нетвердо знает язык и про себя с некоторым опозданием все переводит на родной немецкий, не сразу, но очень решительно воскликнул:
— Это очень удивительно. Я тоже помню этот дождь. И я почему-то тоже чувствовал: это хорошо, что дождит!
— А потом, уже зимой, я помню, снег, снег, и наконец пришла новая весна, и та уже была последняя.
— Да, так это идет на свете: еще немножко раз пошел дождик, и немножко раз снег пошел, совсем немножко побольше как двадцать раз. И вот та заметка появилась в газете у нас в ГДР… И я получил любезное приглашение, и вот мы сидим тут, так приятно, и наблюдаем, как маленькая Маниа играет мячик и ее маленький сын почти такой старый… столько имеет годов, как Маниа имела то время… когда мы с вами, фрау Мария, кругом бегали с эта бестолковый ключик. А?.. Я и вы: две такие маленькие… как это в песок?.. Песчины! Вы что так смотрите?
— Я смотрю и понемногу, кажется, начинаю вас узнавать. Ведь я вас тогда почти не видела.
— Вот теперь вы видите: такой старый человек и много такие… канавки на лице. А вас, фрау Мария, я узнал сразу, как увидел…
Все, что он говорил, звучало грустновато, особенно потому, что он, видимо, старался прикрыть извиняющейся усмешкой так медленно и неуверенно подбираемые слова.
