Тем временем Людовик часто навещал Луизу в монастыре Визитации Девы Марии на улице Сент-Антуан в Париже. Послушницы могли принимать посетителей, общаясь с ними через решетку. 30 июня король, возвращаясь с охоты, провел у этой решетки более четырех часов; он говорил с Луизой очень нежно и не мог сдержать слез. Зато эта беседа подействовала на него благотворно, вернув даже чувство юмора: увидев господина де Трамбле, явившегося его приветствовать, король в шутку сказал, что, видя перед собой решетку, а позади себя Трамбле, подумал было, что он в Бастилии (Трамбле был комендантом этой тюрьмы).
Король никому не сказал, что поедет в монастырь, даже кардиналу! Ришельё встревожился. При дворе могли сколько угодно судачить, что Людовик полностью в его власти, но уж кто-кто, а кардинал-то знал, насколько король дорожит своей независимостью. Однако нельзя было подавать виду. Ришельё вызвал к себе в Рюэй отца Коссена, который и сообщил ему о королевском визите через статс-секретаря де Нуайе, и признался ему, что посещение монастыря стало для него сюрпризом, но притворился, будто его это не касается: «Король прекрасно знает, что мне нет дела до его делишек с мадемуазель де Лафайет… Он знает, что я занят великими делами, касающимися до его государства, а не забавляюсь пустяками». Однако он тут же попросил отца Коссена информировать его обо всех подобных происшествиях, поскольку общественность придает им большое значение. «Да что вы, монсеньор! — воскликнул отец Коссен. — Чего тут бояться? Мадемуазель де Лафайет еще дитя!» Но кардинал возразил: «Вы добрый человек, я должен раскрыть вам глаза на людскую злобу: знайте же, что это дитя хотело всё испортить». Он просил королевского духовника сделать так, чтобы Людовик забыл дорогу в монастырь, внушить ему, что «не пристало великому королю занимать свои мысли этой девчонкой». Но простодушный отец Коссен тоже не пожелал быть игрушкой в руках кардинала. Поскольку он был духовным наставником и короля, и Луизы, священник с послушницей быстро нашли общий язык и решили совместными усилиями пробуждать в короле нежные чувства к королеве в надежде, что на них сойдет Господня благодать. По окончании одной из таких бесед отец Коссен сказал Луизе: «Помните, что если меня посадят в Бастилию, вы должны будете молиться обо мне вдвойне: и как о соседе (Бастилия тоже находилась на улице Сент-Антуан. — Е. Г.), и как о сообщнике».
Постриг Луизы состоялся 22 июля; король не пожелал присутствовать при обряде, а Анна Австрийская с удовольствием согласилась. По окончании ритуала, который провел отец Коссен, королева подошла к нему и сказала, что его долг — объяснить королю, насколько политика, проводимая главным министром, вредна для королевства и всего христианского мира. Королевский духовник как раз и занимался этим с величайшим усердием, так что кардинал, верно, не раз пожалел о своем опрометчивом выборе. Ришельё дошел до того, что, находясь в Сен-Жермене, бесцеремонно прерывал разговоры, которые король с отцом Коссеном вели наедине. Чтобы успокоить подозрения кардинала, Людовик придумал уловку: у него всегда была под рукой тетрадь, в которую он записывал текст богослужения на латыни под диктовку своего духовника. Застав их за таким благочестивым занятием, Ришельё успокаивался. Однако кардинал был не так прост: он поручил своему брату, кардиналу Лионскому, выведать, что на уме у отца Коссена; тот дознался, что святой отец разделяет взгляды мадемуазель де Лафайет и чувствует себя в полной безопасности, поскольку король к нему благоволит… Ну-ну…
На следующий день отец Коссен вместе с Ботрю выехал в Седан, чтобы Суассон принес клятву в верности королю на Святом Евангелии. В тот же день была подписана капитуляция Ландреси; испанский гарнизон, сведенный до 250 пеших и 50 конных солдат, покинул крепость, перешедшую под управление коменданта-француза. У короля было две кандидатуры на этот пост — протестант и католик; по совету кардинала он остановил выбор на католике, чтобы не вызвать у населения Фландрии неприязни к французским завоевателям.
