Зоркие глаза Волчьего Сновидца беспокойно бегали от одной старухи к другой. Щеки его запади, длинные волосы свисали беспорядочными космами по обеим сторонам лица, подчеркивая его полуистощенный вид. Печальная морщина рассекала его юношеский лоб; боль отражалась в углу его рта. Он двигал ладонями взад-вперед, работал челюстью; мускулы у него на щеках дрожали.
— Говори. — Спокойный голос Цапли смешался с потрескиванием огня. Чум озарился рыжеватым пламенем, осветив высохшее лицо Обрубленной Ветви.
— Народ, — прошептал он. — Видение мое шатко и туманно, но я вижу — он умирает.
Цапля опустила глаза и задумалась, обхватив подбородок рукой. Обрубленная Ветвь слушала его, тихо сидя в сторонке. Она помешивала огонь куском кости карибу
— Что еще? — спросила Цапля. Он покачал головой:
— Там женщины… пленные… Несколько… Нет, это так неясно… не разобрать.
— Что ты чувствуешь?
— Я чувствую чье-то присутствие. Как будто кто-то идет сюда, кто-то уже за горизонтом. Как Долгая Тьма… но иначе. — Он облизал губы. — Как будто ночь приходит не с востока, а с запада.
Цапля удивленно подняла бровь:
— А что это значит, ты понимаешь?
— Нет.
— Ничего не умеешь, — разочаровано промолвила Цапля. — Хорошо, что хоть ходить наконец научился. Теперь надо разучить несколько движений Танца.
— Чего?
— Надо научиться управлять своими видениями, задерживать их, когда надо. А не то ты себя уморишь.
Он нахмурился: ощущение пустоты и беспокойства в желудке было таким знакомым!
— Кое-что я умею. Я вызывал карибу… Она покачала головой:
— Нет, я не о том. Каждый танцует свой собственный Танец, но на самом деле есть только Один — Единый Танец.
«Она всегда говорит так непонятно. Тут Один, там Единый. Почему бы не сказать попросту?»
— Я все же не понимаю.
Она подняла руку, и ее темные глаза проникли в его душу, как бы вытягивая ее наружу. Она подтянула на плечах волчью шкуру и помешала огонь ложкой, сделанной из лопатки какого-то животного, равномерно распределяя горящие угли, жутковато мерцавшие при дуновении бриза.
Не отводя взгляда от глаз Волчьего Сновидца, она сжала пальцы в кулаки и подвигала ими, как бы разминая мускулы. Она склонилась над углями; ее черные волосы, посеребренные сединой, развевались по ветру.
Сложив пальцы вместе, она закрыла глаза и, глубоко дыша, запела священную песнь. Лицо ее вздрогнуло и словно помолодело — морщины разгладились, линии смягчились. Она потянулась вперед, положив обе ладони на горячие угли и перенеся на них всю тяжесть своего тела.
Волчий Сновидец тяжело дышал, вопросительно глядя на Обрубленную Ветвь. Вид Цапли, берущей руками угли, до смерти испугал его. Она поднимала ладони над головой, и между ее пальцами дрожали красноватые огоньки.
Сколько еще? Он затаил дыхание. Опять и опять…
Продолжая петь, Цапля положила уголек себе на губы, потом на лоб. Наконец она взяла кусочек угля в рот и повертела его там, прежде чем выплюнуть. Угли упали на шкуру, лежащую перед ней. Шкура сразу же потемнела, волоски ее задымились, издавая неприятный запах. Глаза ее все еще были закрыты; лицо исказила напряженная гримаса; пение прекратилось. Она глубоко вздохнула и выпустила воздух через нос.
Волчий Сновидец потянулся к ней и коснулся ее лица: кожа в тех местах, где только что лежали угли, была такой же прохладной и мягкой, как везде.
Она открыла глаза. Сначала они смотрели рассеянно, как бы ничего не видя. Потом она моргнула и, покачав головой, поглядела на Волчьего Сновидца.
— Твое лицо… и руки… — прошептал он. Жилы его наполнял ужас.
Она подняла сперва одну руку, потом другую, потом стала вращать головой, подставляя свету каждую щеку. Он потянулся к дырам, выжженным на шкуре, и, обжегшись, отдернул руку.
— Как это получается?
— Даже волдырей нет. — Она поправила волосы, спадающие на плечи.
— Такого быть не может! Ты же сказала, во всем есть законы!
Цапля с обыденным видом собрала угли и бросила их обратно в костер, едва обращая внимания на Обрубленную Ветвь, застывшую в немом восхищении.
