Чайка успела к ней привязаться. Она-то рада была взять вас двоих: было чем заняться в тоске и молоко даром не пропало. — Внезапно Обрубленная Ветвь хмыкнула, хлопнув себя по бедру. — Она, помню, морщилась, когда твой братец кусал ей грудь. Зубки у него рано прорезались. Ничего, он их еще покажет. Бьюсь об заклад, что они у него отравленные! Он горько кивнул:
— Он и меня бил — раз иди два. Она широко улыбнулась:
— Он всех хоть раз, да бил.
— Обрубленная Ветвь, — неловко начал он, — так ты знала, что я и Вороний Ловчий только наполовину из нашего Народа?
Она пожала плечами, положив руку ему на плечо:
— Некоторые из нас подозревали, но твоя мать ничего не говорила, а нам было все равно!
— Как это «все равно»? — недоверчиво спросил он. — Ведь это же наши Враги!
— Когда в народ приходит дитя — это счастливейший из всех дней. Это спасает нас, дает нам жизнь. Вы принадлежали нам, а не им. Мы хотели вашего рождения.
Он глубоко вздохнул. В душе его шла борьба. Он старался преодолеть мучительный страх. Он растерялся и готов был расплакаться, как ребенок.
Она искоса поглядела на него:
— И долго это тебя беспокоило? Он взмахнул рукой:
— С тех самых пор, как Цапля сказала мне об этом.
— Ну так забудь. Когда ты прожил пять Долгих Светов и человеческая душа вошла в тебя, это была душа из нашего Народа, а не из Другого.
— Но в моих жилах течет кровь Других.
— Если это тебя так тревожит — что ж, пусть эта кровь станет тропой, что соединит два мира.
— «Тропой, что соединит»… — Эти слова странно отозвались в его сознании. — Тропа… что… соединит… два… мира.
— Рано или поздно нам наверняка придется встретиться с ними. Используй же свою кровь! Как Чайка — свое молоко…
Он замолчал. Мысли его спутались; странные образы мелькали перед ним. Он представил себе паутину кровеносных сосудов, тянущуюся из его груди и оплетающую лагерь Других, и того высокого седовласого человека, что являлся ему во Сне. Паутина затягивала в себя.
— Красная паутина… — прошептал он. — Я вижу…
— Что? — пронзительным голосом спросила Обрубленная Ветвь.
Видение вспыхнуло перед ним. Он стоял широко раскрыв глаза, вдыхая прохладный воздух.
— Паутина, она растет как…
— Что это значит?
— Не понимаю. Только что появилось.
— А ты хоть пытаешься разобраться, что значат твои видения?
Он почувствовал в груди какую-то зияющую пустоту. Старуха спрашивала его, в состоянии ли он вообще принять на себя какую-то ответственность за возникающие перед ним отблески, разобраться в них поглубже, найти их корни.
— Знаешь, почему ты не можешь понять своих видений? Я же знала по меньшей мере десяток Сновидцев!
— Почему же?
Она задвигала челюстями и покачала головой, выпучив покрасневшие глаза:
— Голова у тебя забита всякой чушью, вот почему! Мыслишки глупые кишат — совсем как глисты в заднице у карибу.
— Как же я могу их заглушить? — возразил он, задетый ее словами. А странные образы все мелькали перед глазами — помимо его воли.
— Следи за своим язычком, юнец, — хмыкнула она. — А уж мы тебя научим.
Он обиженно опустил глаза. Краска смущения залила его лицо.
— Как ты учился охотиться? Тебе все показывал Меченый Коготь. Ты слушал истории — и видел зверей. У тебя были учителя.
— Учителя… — Он вздохнул и закрыл глаза, чувствуя, как паутина судьбы оплетает его так туго, что он еле мог дышать.
— Конечно учителя. Ведь Цапля предлагала тебе, да? Он кивнул.
— Она лучше всех. Этот дурень — Кричащий Петухом — обычный шаман, обманщик. Вся его сила в том что он умеет выдавать выдумки за настоящие Сны. Конечно, он лечит, но это не настоящее целительство. Секретов он не знает. Помнишь, у Серой Глыбы болел зуб? Любой простак догадался бы проколоть нарыв и выпустить гной!
— Но Народ все еще слушается его? Она вздохнула, раздраженно взмахнув крючковатой рукой, похожей на птичью лапу:
— Они уже забыли, что такое настоящие Сновидцы. Я говорю тебе, мальчик мой, Сновидцев у нас больше нет. Не то что прежде… Может, это мир меняется. Но Народ забывает прошлое. Даже старики помнят все меньше и меньше. Эти молокососы — вроде Вороньего Ловчего, — они же и не знают, что такое настоящий Сон, какая в нем Сила!
