Бегущий-в-Свете улыбнулся, распахнув объятия лучам Отца Солнца, — ив жилах его забилась жизнь. А внизу, в траве, перекатывался на спине Дедушка Бурый Медведь. Он чесал себе пятки, а потом перевернулся и подставил бархатистую шерстку солнечному свету. Длиннорогие бизоны паслись поодаль, подергивая хвостиками, забавно торчащими из-под их короткой шерсти. В ивняке торчали ветвистые рога лося, лакомящегося водными растениями.
— Вот — земля для Народа, — прошептал Бегущий-в-Свете. — Вот где живет Отец Солнце! Его дом — на юге. Волк, вечное тебе благословение за то, что указал нам дорогу. Я приведу сюда Народ… и мы, все вместе, споем тебе благодарственную песню.
Он повернул назад, с печалью покидая такую прекрасную землю. Спуск с гребня, обратно в царство сизых теней, обессилил его, и, оказавшись в расселине Великого Ледника, он ощущал только холод и усталость.
Порыв ветра шевелил каменную пирамиду, переваливал черные промерзшие валуны. Ледяной Огонь кутался в двойную парку — плащ из шкур карибу, — присев на корточки под укрытием каменной гряды и скрестив руки на груди.
Буря затянула все вокруг белой пеленою, но его ум и взор были ясны, и сквозь переплетенные струи снега он четко видел мириады звезд. Снег перелетал через камни, занося его ступни, обутые в высокие кожаные сапоги.
Ледяной Огонь, Почтеннейший Старейшина Мамонтового Народа, ощупал языком остатки своих зубов. Вот новая, непривычная брешь: выпал первый верхний зуб слева. Теперь жевать можно только правой стороной рта… Он коснулся тыльной стороны резцов и, покачав головой, снова взглянул на звезды.
— Столько лет, — прошептал он, — я был одинок. Зачем ты взяла всех, кого я любил? Великая Тайна Вверху, что тебе от меня надо?
Ответом ему был лишь нескончаемый свист ветра. Ледяной Огонь вслушивался в него, надеясь разобрать хотя бы случайный человеческий голос, вглядывался в снежное марево, мечтая увидеть хоть что-то живое на этой нескончаемой ледяной равнине. Должен же когда-нибудь закончиться этот ужасный год!
Он шевельнулся; в спину ему врезался острый край камня. Теперь он глядел на север. Мучительная тревога не проходила. Когда это было? Почти двадцать зим прошло с тех пор, как он впервые пошел туда, повинуясь зову. Ныне он вновь слышал какой-то голос, но теперь он звал его на юг, звал беспрерывно, обрекая на бессонницу, как этой ночью. Он занял все его мысли; повинуясь этому зову, Ледяной Огонь покинул построенные из мамонтовой кожи хижины Рода Белого Бивня, ушел в горы, а теперь сидел и глядел во тьму и сам не понимал, чего ждет.
Там, на юге, был Враг. Враг, чьи земли они сейчас завоевывали. Враг, который никогда не сопротивлялся, а оставлял все свое имущество и уходил все дальше на юг. Ледяной Огонь хмыкнул. Что за честь воинам в таких победах? Как вообще сумел Род Белого Бивня заслужить Священную Белую Шкуру — знак любви и покровительства духов — в былых войнах с другими племенами далеко на западе?
— Надо заставить этих трусов сразиться с нами!
Ледяной Огонь потер нос обледенелой рукавицей и задрал голову, опять глядя на небо. Ничего ценнее Шкуры не было у Мамонтового Народа. Давно она досталась им — искусно выделанная шкура белого мамонтенка. На шкуре этой, вокруг центральной точки, символизирующей сердце, нанесены были картины, обозначающие историю всех племен, и тайный смысл сторон света, и все пути земли, и воздуха, и вод, и солнечных лучей, и тьмы. Изображено все это было кровью свежеубитого мамонта. Лишись Народ Шкуры, сразу начался бы голод: Мамонт больше не услышал бы их. Они бы сгинули без следа, как пушинка, выпавшая из гусиного оперения.
Ледяной Огонь почувствовал усталость и позволил себе расслабиться. Ему было тепло под меховой паркой, и он чувствовал бы себя вполне довольным жизнью, если бы не судороги, сводящие его старые колени, да не этот угловатый камень, упирающийся в спину.
И, как всегда в одинокие ночи, ему припомнилась та женщина на берегу. Какая красавица! Тогда он ни мгновения не сомневался: именно она позвала его в это пустынное место — часть его видения, мучительного Сна, оставшегося после смерти его жены. Может, и впрямь она. В этом видении она отдалась ему, звала его полюбить ее, обрести мир в ее объятиях. А потом вмешался Соглядатай, и все изменилось. Видение исчезло — и он остался, охваченный ужасом перед тем, что совершил. Сила пропала даром. Будущее и прошлое разошлись. То, что могло стать добром, обернулось ужасом. Соглядатай был там, его присутствие было таким внятным, как голод, иди жажда… или боль.
