Юноша вошел в амбар. Значит, здесь суждено произойти их последнему свиданию, в этой постройке, хранящей уже много такого, о чем дано вспоминать лишь им двоим, постройке, повидавшей жизнь и обольстительно улыбающейся и в страдании, переплавленном в слезы.
Но ей еще не доводилось видеть того, чему предстояло произойти на сей раз.
Юношеский любовный пыл разгорался, молодой человек мысленно рассуждал сам с собой:
«Есть ли у меня право все по-прежнему прижимать ее к своей груди теперь, когда она уже обвенчана с другим? Есть, ибо я люблю ее. Дает ли любовь такое право? Дает или нет, но сейчас она моя, моя!»
И в памяти его мелькали видения, и из сердца его растекалась по всему телу горячая энергия.
На столе стояли розы и незабудки — свадебные цветы. Они издавали тонкий аромат. Казалось, будто уже ощущается здесь ее дыхание.
Юноша упал навзничь на постель, покрытую домотканым ковром. Попурри закончилось.
— Ты здесь?.. Мне было так не по себе… Я даже не сразу ответила «да» там, в церкви, и все уставились на меня. Но потом я уже была веселой и во время попурри думала о тебе все время. Знаешь что? Я считаю, что это все же правильно…
— Что?
— Что я вышла за него.
— Теперь ты его?
— Нет. Теперь-то я твоя.
— Моя?
— Не веришь, хотя обнимаешь меня?
— Целовались?
— Нет. Здесь. Да я бы и не позволила.
— А ты не боишься?
— Чего? Никто ведь не знает, что мы тут вдвоем.
— Нет, но…
— Ты меня упрекаешь?
— Что ты, что ты!
Он поцеловал ей руку, и в тот же миг ему показалось, будто воздух вздрогнул от какого-то разлада. Девушка приподнялась, села и прижала руки к пылающим щекам.
Они немного помолчали, острота момента еще не притупилась. Само мгновение было тончайшим, что-то могло сейчас разрушиться непоправимо, навсегда. Юноша понял это и еще чуть-чуть продлил молчание, глядя на Ольгу — цветущее, юное создание, в котором с каждой минутой естеством побеждалось сомнение, теряющее последнюю точку опоры. Это должно случиться сейчас или никогда…
Он приподнялся, сел и, притянув девушку к себе, положил рядом, справа. Затем он заглянул глубоко ей в глаза и спросил:
— Значит, ты моя?
— Твоя, твоя, возьми меня, любимый, сейчас, сразу.
И потом прерывистые восклицания, словно вырывались пузырьки из пенящегося бокала.
Они лежали неподвижно, как два мертвеца: юноша на спине, оцепенело, девушка — обвив руками его шею. Оба молчали, не шевелились, и им казалось, что они и не в состоянии пошевелиться, что им так и суждено застыть навсегда.
Нарцисс на груди девушки источал аромат, и внизу, в свадебном зале — в людской широко звучала полька-енка. Они прислушивались к этой снова и снова повторяющейся мелодии, позабыв и друг о друге, и о том, где они находятся. Сейчас свадебная ночь, нет ни прошлого, ни будущего, есть лишь праздничное настоящее.
Со двора послышался шум. Кто-то повторял пьяным голосом: «Невеста, эй, невеста, где невеста?» Его утихомиривал какой-то другой человек, но голос приближался к лестнице в амбар и уже доносился с лестницы:
— Где же, черт возьми, невеста? Я хочу мою невесту!
Они, лежавшие в постели на чердаке амбара, не шевелились.
Внизу, в доме, опять завизжала скрипка, зазвучала веселая полька.
Тот, кто подымался по ступенькам, пьяно срывается вниз. Потом удаляется, топоча. И они в постели снова не слышат ничего, кроме польки и гула свадьбы.
Девушка пододвигается, прижимается теснее.
— Там танцуют на моей свадьбе, слышишь? На нашей свадьбе, нашей… свадьбе.
Юноша не отвечает даже на ласку.
— Через два часа я уеду, слышишь? Уеду. Будь сейчас еще моим, хотя бы это время.
Юноша все еще неподвижен, и опять наступает долгая пауза, они лежат безмолвно.
Наконец девушка встает, смотрит секунду на своего сообщника и, уходя, шепчет в дверях: «Я еще вернусь».
Но она долго не возвращается, и юноша все так же неподвижен. Он уставился было в щель на потолке, потом закрыл глаза; шум свадьбы настолько одурманил его, что он уже ничего не слышит. Это будто внезапное перемещение из одного мира в другой, — мысль в сладостной расслабленности, одолевает истома, и невозможно ощущать себя в тот момент, в котором живешь.
