- Медведь это ее убил? - спросил Павел с разгоревшимся взором.
- Он, батюшка!.. Кому же, окромя его - варвара!.. Я, батюшка, Михайло Поликарпыч, виновата уж, - обратилась она к полковнику, - больно злоба-то меня на него взяла: забежала в Петрушино к егерю Якову Сафонычу. "Не подсидишь ли, говорю, батюшка, на лабазе[5]; не подстрелишь ли злодея-то нашего?" Обещался прийти.
- Нечего уж теперь стрелять-то; смотреть бы надо было хорошенько! возразил ей мрачно полковник.
- Николи, батюшка, николи они в эту трущобу не захаживали! - убеждала его скотница и потом, снова обливаясь слезами и приговаривая: - "Матушка, голубушка моя!" - вышла из комнат.
Но вряд ли все эти стоны и рыдания ее не были устроены нарочно, только для одного барина; потому что, когда Павел нагнал ее и сказал ей: "Ты скажи же мне, как егерь-то придет!" - "Слушаю, батюшка, слушаю", - отвечала она ему совершенно покойно.
Егеря, впрочем, когда тот пришел, Павел сейчас же сам узнал по патронташу, повешенному через плечо, и по ружью в руке.
- Ты на медведя пришел? - спросил он его с любопытствующим лицом.
- Да-с, - отвечал тот, глядя на него с улыбкою.
- Папаша, егерь! - закричал Павел.
Полковник тоже вышел на крыльцо.
- Здравствуй, Яков, - проговорил он.
- Что, батюшка, и у вас сосед-то наш любезный понадурил? - отвечал тот, вежливо снимая перед ним шапку.
- Да, а все народец наш проклятый: не взглянут день-деньской на скотину.
- Не усмотришь тоже за ним, окаянным, - произнес Сафоныч.
- А ты убивал когда-нибудь медведей-то? - приставал к нему Павел.
- Как же-с! Третьего года такого медведища уложил матерого, что и боже упаси!
- Я, папаша, пойду с ним сидеть на медведя, - сказал Павел почти повелительным голосом отцу.
- Ты? - повторил тот, покраснев слегка в лице. - Эй, Кирьян! - крикнул он проходившему мимо приказчику.
Кирьян подошел.
- Возьми ты Павла Михайлыча ружье, запри его к себе в клеть и принеси мне ключ. Вот как ты будешь сидеть на медведя! - прибавил он сыну.
Кирьян сейчас же пошел исполнять приказание барина. Павел надулся.
- Где, судырь, вам сидеть со мной; я ведь тоже полезу на лабаз, на дерево, - утешал его Сафоныч.
- А я разве не умею взлезть на дерево? - возразил ему Павел.
- Ну, а как он вас стрясет с дерева-то?
- А отчего ж тебя он не стрясывает?
- Да я потяжельше вас.
- И меня, брат, не стрясет, как я схвачусь, сделай милость! - сказал хвастливо Павел.
- Ну, об этом разговор уже кончен: довольно! - перебил его, с совершенно вспыхнувшим лицом, полковник.
Павел отвернулся от него.
Сафоныч, затем, получив рюмку водки, отправился садиться на лабаз. Все дворовые, мужчины и женщины, вышли на усадебную околицу и как бы замерли в ожидании чего-то. Точно как будто бы где-то невдалеке происходило сражение, и они еще не знали, кто победит: наши или неприятель. Между всеми ими рисовалась стоящая в какой-то трагической позе скотница. Она по-прежнему была в оборванном сарафанишке и с босыми расцарапанными ногами и по-прежнему хотела, кажется, по преимуществу поразить полковника. Павел беспрестанно подбегал к ней и спрашивал: "Что? Не слыхать? Не слыхать еще, чтобы выстрелил?"
- Нету, батюшка, нету, - отвечала она монотонно-плачевным голосом.
Наконец, вдруг раздался крик: "Выстрелил!.." Павел сейчас же бросился со всех ног в ту сторону, откуда раздался выстрел.
- Куда это он? - спросил полковник, не сообразив еще хорошенько в первую минуту; потом сейчас же торопливо прибавил: - Кирьян, лови его! Останови!
Кирьян тоже сначала не понял.
- Лови его, каналью этакую! - заревел полковник.
Кирьян бросился за Павлом и кричал:
- Постойте, сударь, погодите! Павел Михайлыч, папенька вас спрашивает!
Павел не слушался и продолжал улепетывать от него. Но вот раздался еще выстрел. Паша на минуту приостановился. Кирьян, воспользовавшись этим мгновением и почти навалясь на барчика, обхватил его в охапку. Павел стал брыкаться у него, колотил его ногами, кусал его руки...
В это время из лесу показался и Сафоныч. Кирьян позазевался на него. Павел юркнул у него из рук и - прямо к егерю.
