Наконец они выбрались на сушу. Черноус опустил козу на землю, щелкнул по рогам и улыбнулся.
— Ну вот и порядок, дурашка.
Вверху раздались аплодисменты и крики. Старший матрос поднял голову и увидел толпу зевак.
— Пойдемте, — заторопился он, надевая бушлат и бескозырку.
— А козу? — забеспокоился молчавший все это время Нагибин. — Козу куда? В комендатуру отведем, а?
Черноус и Барков переглянулись и расхохотались.
— Чего ржете? — обиделся Нагибин. — Передадим милиции, найдут хозяина.
Но хозяин нашелся и без милиции. К ним подбежала, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, полная женщина в мужском пиджаке и цветастом платье. Растрепанная, запыхавшаяся, она подкатилась к козе, схватила ее за рога и сдавленно пропыхтела: «Моя». Женщина села, вернее, бессильно плюхнулась на землю рядом с козой и, не сводя, глаз с военнослужащих, что-то попыталась сказать, по-рыбьи двигая широко разинутым ртом, в котором поблескивали золотые зубы.
— Значит, ваша коза? — спросил ее Черноус.
Женщина торопливо закивала головой.
— Ее, ее, — подтвердило несколько голосов из толпы наверху. — Известная дама.
— По базару, — добавил кто-то под дружеский смех.
Женщина метнула гневный взгляд в сторону зевак и снова уставилась влажными глазами на спасителей.
— Голубчики, — выдавила она наконец из себя членораздельные звуки. — Спасибо. Кормилицу мою. Голубчики. Гуляла она. На льдине — сено. Прыгнула. Льдину и понесло. Бежала я — отстала. Голубчики… Приходите. Молочком угощу.
Черноус кивнул головой:
— Ясно, мамаша. До свидания.
Все трое поднялись наверх и заспешили по улице. Навстречу им уже бежал взволнованный лейтенант.
— В чем дело? — строго спросил Карасев, предчувствуя что-то недоброе. — Толпа собралась. Что-нибудь случилось?
Старший матрос спокойно и коротко доложил.
— Так, — перевел дыхание офицер и успокоился. — Хорошо. А ефрейтор?
— Задержан. Пуговицу у него оторвали в кино, потом… — Черноус помедлил, — воротник был расстегнут. Прошу…
— Немедленно в комендатуру. Бегом! — приказал лейтенант, прервав матроса.
— Есть, — ответил Черноус. — Прошу, товарищ лейтенант, отпустить ефрейтора, так как…
— Куда отпустить?! — возмутился лейтенант. — Вы же мокрые, простудитесь. Бегом в комендатуру, к дежурному врачу. А потом ефрейтор может идти, но, чтобы впредь…
Офицер погрозил пальцем.
— Слушаюсь, — весело щелкнул мокрыми сапогами Барков.
— Есть.
И старший матрос с ефрейтором побежали. Но Черноус, вспомнив о чем-то, возвратился и доложил:
— Товарищ лейтенант, матрос Нагибин нагрубил старшему по званию ефрейтору Баркову.
Нагибин разинул рот и изумленно посмотрел на старшего матроса.
— Есть. Приму меры, — кивнул головой Карасев. — Идите. Да побыстрее — пар валит от вас.
Черноус догнал Баркова, улыбнулся и протянул руку. Ефрейтор подал свою. Они обменялись рукопожатием и побежали дальше — легко, слаженно, слегка откинув головы назад.
На улице зажглись редкие фонари.
Борис Похитайло, воспитанник Рижского нахимовского училища, пришел на корабль недавно. «Летняя практика» — это звучало так заманчиво и привлекательно, что Боря еще в училище, сдавая экзамены, мысленно переносился на корабль, в среду «овеянных ветрами всех румбов отважных моряков». Ему представлялось, как он придет на корабль, доложит вахтенному офицеру: «Нахимовец Похитайло прибыл на корабль для прохождения практики!» — и тот, вытянувшись по стойке «смирно» и приложив руку к головному убору, ответит строго по-морскому:
— Есть!
Ясно, что Боре представлялся не какой-нибудь корабль вообще, а непременно линкор или крейсер. Впрочем, Боря был негордый и удовлетворился бы эсминцем.
Каково же было разочарование, когда он получил назначение на обыкновенное аварийно-спасательное судно. Впервые ступив на палубу этой «коробки», как он презрительно назвал небольшой корабль. Боря почувствовал глубокую обиду. Отдав честь военно-морскому флагу, Боря неуверенно остановился у борта. Вахтенный у трапа матрос Данилов снисходительно, как показалось Борису, спросил его:
— Честь имею представиться. Вам кого, юный моряк?
— Я прибыл на корабль для прохождения практики, товарищ матрос, — ответил строго Боря.
